Почуяв мое приближение, она сделала отчаянную попыткуподняться на передние ноги и вновь издала жалобный, полный боли и муки крик,который отразился от гор и достиг, казалось, самих небес. Я продолжал стоять,глядя на ее искалеченное туловище, черневшее на фоне ослепительно белого снега,на ее неподвижные задние ноги и на судорожно дергавшиеся в тщетных попыткахподняться передние, на задранную кверху голову с прижатыми ушами и назакатывающиеся огромные наивно-невинные глаза. Она походила на полураздавленноенасекомое. Однако она не была насекомым. Она была моей страдающей, но нежелавшей сдаваться кобылой. Она вновь попыталась встать.

Сняв с седла ружье, я медленно зарядил его. И в то время какона продолжала мотать головой и одну за другой предпринимать тщетные попыткиподняться, я выстрелил ей прямо в сердце.

Теперь ее муки закончились. Она была мертва и неподвижнолежала на снегу, который постепенно окрашивался потоком льющейся из ее телакрови. Вокруг стояла гробовая тишина. Меня трясло как в лихорадке. Вдруг яуслышал какой-то странный сдавленный звук и увидел на снегу рвотные массы, несразу осознав, что и то и другое принадлежало мне. Воздух вокруг был напоензапахом волков и крови. Попытавшись сдвинуться с места, я чуть не рухнул.

И все же я продолжал, не останавливаясь, двигаться вперед,мимо уничтоженных мною волков, пока наконец не дошел до того, который едва неубил меня и которого я заколол последним. Взвалив его на плечи, я побрел понаправлению к дому.

Обратный путь занял, наверное, около двух часов.

Но так это или не так, я опять же не знаю точно. Пока я шел,я снова и снова вспоминал и переживал все, что происходило со мной во время сраженияс волками. Каждый раз, когда я спотыкался и падал, внутри меня словно что-тозастывало, мне становилось все хуже и хуже.

К тому времени, когда я достиг наконец ворот замка, мнеказалось, что я перестал быть Лестатом. Уже не я, а кто-то совершенно другой,пошатываясь, вошел в большой зал, неся на плечах остывшую тушу огромного волка.Неожиданно яркий свет огня в камине раздражающе действовал на мои глаза. Я былизмотан до предела.

Я увидел, как навстречу мне встали из-за стола мои братья,как мать успокаивающе похлопывает по руке слепого отца, с тревогойспрашивающего, в чем дело. Я даже начал было объяснять им что-то, но что именноя в тот момент говорил, я не помню, знаю только, что голос мой звучалсовершенно ровно и изложение событий было предельно простым.

«А потом… А потом…» – что-то в этом роде.

Неожиданно мой брат Августин вернул меня к действительности.Он подошел ко мне, и его силуэт четко возник на фоне огня, горевшего в камине.Холодным и резким голосом он прервал мою монотонную речь:

– Врешь, негодяй! Ты не мог уничтожить восемьволков! – На лице его явственно читалось отвращение.

Однако самое примечательное состояло в другом: едва этислова слетели с его губ, он вдруг понял, что совершил ошибку.

Возможно, причиной тому послужило выражение моего лица. Аможет быть – возмущенный шепот матери или молчание моего второго брата. Как быто ни было, на его лице почти мгновенно возникло выражение полнейшегозамешательства.

Он стал бормотать о том, что все это просто уму непостижимо,что я мог погибнуть, что слугам, наверное, следует сейчас же разогреть для менябульон и так далее в том же духе. Однако все его усилия оказались тщетными. Втот краткий миг случилось нечто такое, что исправить было уже нельзя.Следующее, что осталось в моей памяти, – это как я лежу один в своейкомнате. На моей кровати не спали собаки, как это всегда бывало прежде. Теперьони были мертвы. Несмотря на то что огонь в камине не горел, я, как был –грязный и окровавленный, забрался под одеяло и провалился в глубокий сон.

Много дней не выходил я из своей комнаты.

Августин приходил ко мне и рассказал, что крестьянеподнялись в горы, нашли там убитых волков и принесли их в замок. Но я даже неудостоил его ответом.

Прошло, наверное, около недели. Как только я почувствовал,что способен выносить присутствие других собак, я отправился на псарню и привелоттуда двух уже достаточно больших щенков, чтобы они составили мне компанию.Ночью они спали по обе стороны от меня.

Слуги входили и выходили, но никто из них не отваживалсяменя побеспокоить.

Но однажды ко мне в комнату бесшумно и едва ли не крадучисьвошла моя мать…

Был уже вечер. Я сидел на кровати, рядом со мной удобновытянулся один из щенков, другой пристроился возле моих ног. В камине яркопылал огонь.

Наверное, следовало ожидать, что мать наконец-то менянавестит.

Несмотря на полумрак, я тотчас же узнал свойственную толькоей одной манеру двигаться и не произнес ни слова, хотя любому другому, ктопосмел бы войти сейчас ко мне, я немедленно приказал бы убираться вон.

Я любил ее беззаветно и безгранично, как никого и никогда вовсем мире. Одним из наиболее привлекательных ее качеств было для меня то, чтоона никогда не произносила ничего обыденного.

«Закрой дверь», «Ешь суп», «Сиди спокойно» – ничего подобногони разу не слетело с ее губ. Она очень много читала. По правде говоря, она былаединственной в нашей семье, кто получил хоть какое-то образование. И если ужона говорила что-то, это было действительно достойно того, чтобы слушать. Вотпочему я не чувствовал тогда на нее обиды.

Напротив, во мне проснулось любопытство. Что хочет она мнесказать и сумею ли я понять ее, будет ли мне интересно ее слушать? Я не звалее, я даже не думал о ней, я даже не повернулся ей навстречу, продолжаясмотреть на огонь в камине.

Но между нами существовало полное взаимопонимание. Когдапосле неудачной попытки убежать из дома меня вернули обратно, именно онапомогла мне преодолеть мучившую меня душевную боль. Она творила для менячудеса, хотя никто вокруг этого не замечал.

Впервые она решительно вмешалась в мою жизнь, когда мне былодвенадцать лет и старенький приходский священник, который учил меня читатьнаизусть стихи и немного разбираться в латыни, предложил послать меня в школупри соседнем монастыре.

Мой отец решительно отказался, заявив, что я могу научитьсявсему необходимому в собственном доме. И тогда мать оторвалась от своих книг ивступила с отцом в решительную и яростную битву. Она сказала, что, если я самтого хочу, я непременно поеду в школу. Чтобы купить мне книги и одежду, онапродала одну из своих драгоценностей. Эти драгоценности достались ей понаследству от бабушки-итальянки, и каждая из них имела свою историю. Вот почемуей непросто было решиться на такой шаг, но тем не менее она сделала это нераздумывая.