Бу-л-Фазл, смотрел на него и подозвал Хаджи-водоносца[569]. Тот подошел и протянул ему кувшин с водой. [Арьярук] запустил [в кувшин] руку, стал вытаскивать [кусочки] льда и есть. «О брат, это некрасиво, — сказал Бек-тегин, — ты — сипахсалар и ешь в дехлизе лед. Зайди в терем и делай, что хочешь». Тот перешел в терем.

Ежели бы он не был пьян, и его бы хотели схватить, то это было бы дело весьма мешкотное. Когда же он уселся в тереме, внезапно прибыли пятьдесят дворцовых серхенгов /229/ из числа вояк-задирал. Вошел Бек-тегин и обнял Арьярука, а зашедшие справа и слева серхенги так схватили его, что он и пошевелиться не мог. Он крикнул Бек-тегину: «Брат негодный, ты что же это со мной сделал?» Вошли еще другие гулямы. С ног его стянули сапоги, в каждом из них оказалось по два кинжала[570]. Пришел Мухтадж, принесли кандалы весьма крепкие и наложили ему на ноги. Сняли кафтан, в груди кафтана нашли яд и талисманы, все у него отняли и вытащили. Человек пятьдесят пехотинцев окружили его, другие пехотинцы побежали и забрали его лошадей, снаряжение и гулямов. Его хаджиб с тремя гулямами удрали из-под носа, [прочие] гулямы Арьярука схватились за оружие и взобрались на крышу. Поднялось великое смятение. Эмир, занявшись с Бек-тегином устранением Арьярука, погнал людей к Бектугды, к старшему хаджибу Бильга-тегину и военачальникам, дескать, он занят таким-то делом, пусть выезжают. Все, приготовившись, выехали. Когда Арьярука связали, и гулямы и челядь его возмутились, эти вооруженные люди направились в дом Арьярука. К ним примкнуло еще множество других конников всякого рода. Поднялся большой бой.

Эмир послал к людям Арьярука Абдуса с уведомлением: дескать, Арьярук был нахал, и вы с ним попали в беду. Было благоразумно сегодня его посадить, и хозяева ваши — мы. Бросьте ребячиться и прекратите бой. Ведь ясно, сколько вас числом, через час вас всех перебьют и вы никакой пользы Арьяруку не принесете. Ежели будете благоразумны, то мы, мол, вас помилуем и достойно наградим. И хаджибу его [Абдус] передал словесное уведомление и весьма добрые обещания. Когда Абдус ...исполнил, эти поручения, то на огонь пролилась вода — хаджиб и гулямы Арьярука облобызали землю. Усобица тотчас же улеглась. Серай заняли и запечатали двери. К закату солнца стало так, будто он никогда не был жилищем человеческим.

Я пошел и все, что видел, рассказал моему наставнику. По сотворении молитвы на сон Арьярука из терема перевели в кухандиз. После этого, дней через десять, его повезли в Газну и препоручили [там] серхе'нгу Бу Али, кутвалу. Бу Али по указу продержал его некоторое время в крепости, так что никто даже не узнал, что он в заключении, а затем его отправили в Гур к Бу-л-Хасану Халафу, дабы он содержал его в каком-нибудь месте. Повесть о нем пришла к концу, и я /230/ расскажу в своем месте, каков был конец дела и как его убили. Устранили его в Балхе в среду, девятнадцатого числа месяца раби ал-эввель лета четыреста двадцать второго[571].

На другой день после устранения эмир послал в дом Арьярука Пируза Везири, слугу, мушрифа Бу Са'ида, поныне здравствующего и пребывающего в рабате Канди, — тогда он еще не был мушрифом, ибо должность придворного мушрифа исправлял Казн Хусров, — Бу-л-Хасана Абдалджалиля и Бу Насра Мустовфи. Мустовфи и кедхудая Арьярука, кои были схвачены, привели туда же. Двери распечатали и изъяли большое богатство. Представили список, что и в Хиндустане [тоже] имеется огромное имущество[572]. Прошло три дня, покуда полностью переписали то, что принадлежало Арьяруку, и доставили во дворец [эмира]. Из принадлежавших ему гулямов отборных отправили в висаки [эмирских гулямов], а то, что было среднего [по качеству, эмир] отдал сипахсалару Гази и хаджибам. Бу-л-Хасана Абдалджалиля; и мушрифа Абу Са'ида [эмир] назначил поехать в Хиндустан для доставки имущества[573] Арьярука. Оба поспешно отбыли. Еще до того, как его устранили, были отправлены спешные хейльташи с письмами, чтобы за домочадцами и людьми Арьярука осторожно вели наблюдение.

На следующий день после того, как посадили Арьярука, Гази явился во дворец очень убитый и испуганный. Когда прием кончился, эмир, оставшись наедине с везиром и Гази, сказал: «Иное дело сей человек, иное дело прочие слуги. Тот[574] человек непокорный, вельможей он стал в пору нашего отца. Там, [в Хиндустане], он проливал невинную кровь. У чиновников и начальников почт не хватало смелости полностью раскрыть его дела, потому что это было опасно для жизни: дороги преграждали, и никто не смел ехать без его пропуска. На требование нашего отца он не приехал из Хиндустана, не приезжал и [поздней], а ежели до него добирались, то он поднимал большую смуту. Ходжа долго ворожил, покуда не сумел его привезти. Такой слуга для дела не годится. Мы говорим это к тому, чтобы сипахсалар [Гази] не тревожил свое сердце по поводу случившегося. Положение его иное, и служба, кою он сослужил нам в то время, когда мы были в Исфагане и оттуда двинулись в Хорасан, не та». Сипахсалар облобызал землю и ответил: «Я — слуга [государя]. Ежели он мне велит быть погонщиком мулов вместо настоящей должности, то я этого достоин. Воля государя, ибо он лучше знает жизнь слуг [своих]». Ходжа [тоже] сказал несколько слов насчет Арьярук, а также о /231/ приязни Гази, как умел говорить он. Потом оба удалились. Ходжа сел с ним в тереме и позвал моего наставника Бу Насра, чтобы тот рассказал, какие неистовства и преступления чинил Арьярук; так наущают и действуют только враги. Он все рассказал, так что Гази остался в изумлении и сказал: «Этого ни в коем случае нельзя было оставлять без внимания». Бу Наср пошел, поговорил с эмиром и принес добрые ответы. Оба вельможи говорили приятные сердцу речи, покуда Гази не ободрился и не ушел.

Я слышал от ходжи Бу Насра, [он рассказывал]: «Ходжа Ахмед говорил мне, дескать, сей турок [что-то] подозревает, ибо он смышлен и хитер, и подобные дела не проходят над его головой [незамеченными]. Жаль такого, как Арьярук! Он ведь мог бы прибрать к рукам целый земной пояс, кроме Хиндустана, и я бы за него поручился. Но наш государь слишком уж прислушивается к молве, его не оставят в покое, и все эти дела перевернут вверх дном. Гази тоже [уже] пропал, помяни мое слово». Он поднялся, пошел в диван и был весьма задумчив.