были на фронте, кто заботился о больных детях или немощных иждивенцах, у кого не было одежды, жилья, обуви или пищи. Прокуратура на всех уровнях называла перечисленные обстоятельства уважительными причинами для неявки на работу и – в меньшей степени – для самовольного ухода[933]. Вместе с тем прокуроры понимали, что вне зависимости от их склонностей они обязаны исполнять закон и их самих сочтут виновными в разрыве между огромным количеством беглецов и относительно небольшим числом обвинительных приговоров.

Бегство из школ фабрично-заводского обучения и ремесленных училищ

Подростки, мобилизованные – в основном из сельских районов – в ФЗО и ремесленные училища вдали от дома, находились в такой же трудной ситуации, как и мобилизованные рабочие, но были гораздо хуже приспособлены к разлуке с семьей[934]. Условия в училищах, за редким исключением, были тяжелыми, особенно в первые годы войны, и учащиеся часто совершали массовые побеги. Нередко подростки начинали уклоняться уже при получении повестки. Милиционеры или сотрудники местных партийных организацией вытаскивали ребят из укрытий на чердаках и в подвалах. Государство приняло меры: родителей, чьи дети не являлись на сборный пункт, арестовывали. Четырнадцатилетняя девочка, еще не достигшая возраста, с которого подростки подлежали трудовой мобилизации, впоследствии вспоминала, что, если не явиться по повестке, отца или мать – кто был дома – уводили в тюрьму и держали там, пока не придет дочь. По ее словам, заставляли, как если бы речь шла о военном призыве. Она хотела спрятаться и неделю жила у тетки. Однажды к ней в слезах пришла мать. Девочке было нечего надеть, до Кирова – десять километров. Была осень, слякоть. На полдороге туда ее туфли развалились. Она перевязала их веревкой и пошла дальше. Если бы она не пошла, ее отдали бы под суд. Некоторые ребята, успевшие убежать, уже получили шесть месяцев срока. Девочку записали в ФЗО и выдали ей новые ботинки сорокового размера[935].

Хотя многие уклонились от мобилизации или бежали по пути, большинство явилось по повестке. В 1941–1944 годах ФЗО удавалось мобилизовать 80–90 % запланированного набора; еще лучше справились РУ и ЖУ, а в 1942 году они даже перевыполнили план почти на 30 %. Проблемы начинались уже после прибытия учащихся. Почти всем училищам и школам было трудно удержать подростков. Проверка подведомственных ГУТР школ в Поволжье, проведенная в начале 1943 года В. С. Тадевосяном, возглавлявшим группу по делам несовершеннолетних в Прокуратуре СССР, и представителем Наркомюста Смоляковым, показала, что в Куйбышевской области школы теряют как минимум 10–25 % учащихся, поступающих к ним каждую четверть или полугодие. Однако Тадевосян и Смоляков оговорили, что отчетность в школах ведется небрежно и в ней много пробелов, поэтому точную цифру назвать затруднительно[936]. Хуже всего получалось удержать учащихся в 1942 году, когда условия в школах были особенно тяжелыми: более 35 % всех подростков, набранных в ФЗО, бросили учебу и не попали на производство[937]. Не все они убежали, но многие. Обучение в ФЗО продолжалось от трех до шести месяцев, каждые три-четыре месяца школы принимали новых учеников. За сентябрь 1942 года из ФЗО в Свердловской области бежало 27 % учеников, а в октябре – еще 36 %, то есть в общей сложности почти две трети ежеквартального набора. Столь же пессимистично выглядели показатели ФЗО в Челябинской области: в сентябре 1942 года школу покинуло 29,5 % учащихся, в октябре – еще 24 %[938].

Ситуация, сложившаяся в ФЗО № 14 в Саратове к декабрю 1942 года, наглядно свидетельствовала о трудностях, приводивших к оттоку учащихся. Из 352 учеников, поступивших в школу в августе 1942 года, почти половина бежала в течение месяца. Еще 71 либо исключили за нарушение дисциплины, либо перевели в другие школы, так что к сентябрю от исходного набора осталось чуть более трети. Ребята жили в тяжелых условиях: общежития и классы промерзали, многие окна стояли без стекол. Учащиеся спали в верхней одежде, в пальто, потому что на кроватях не было ни простыней, ни подушек, ни наволочек, ни одеял. Вымыться было негде, поэтому они ходили грязные и завшивевшие. Продуктов не хватало, и они не отличались качеством; даже картофель и капуста считались редкостью[939].

Помимо тягот, с которыми сопряжены были работа и повседневная жизнь, государство создало новые трудности, когда осенью 1942 года, а затем снова летом 1943‐го распорядилось об отправке беспризорников и подростков из исправительных колоний для несовершеннолетних в школы трудовых резервов[940]. В 1943–1945 годах местная милиция отправила в школы ГУТР более ста тысяч таких подростков, чтобы они освоили какую-нибудь специальность[941]. Освобожденные из колоний правонарушители создавали в школах серьезные проблемы с дисциплиной. В первые три месяца действия этой новой политики школы трудовых резервов в Свердловской области, например, приняли 1791 подростка из колоний; 270 из них убежали, а 360 арестовали за новые нарушения. ФЗО № 1 в Горьком приняла 223 человека из исправительно-трудовых колоний для несовершеннолетних, из которых целых 60 % пустилось в бега. Приблизительно на том же уровне находилась статистика школ в Челябинской области[942]. Беспризорников и подростков из колоний отправляли в школы без одежды и обуви, а приезжая, они порой принимали побои от сотрудников[943]. Юные правонарушители не только усугубляли проблему удержания учащихся, подталкивая других к бегству; утверждалось, что их привычки – к пьянству, дракам, воровству, травле и избиениям – «деморализовали» остальных учеников. Представители прокуратуры заявляли, что нередко нарушители так запугивали деревенских ребят, что многие из последних бежали[944]. Наконец, подросткам, особенно из сельской местности, часто внушали ужас условия, которые они наблюдали в промышленных городах на востоке. На заводах стоял холод, теснились люди, царил хаос. Тех, кого привезли в училища из колхозов, пугали отсутствие вентиляции, шум, опасная техника. Они видели, что многие рабочие голодны, а некоторые болеют дистрофией. Города, зажатые в тиски войны и лишений, были грязными, темными, мрачными. Многие, напуганные увиденным и пережитым, бежали домой. В 1943 году условия в школах начали улучшаться, а те, кто проходил практику на предприятиях, а не в школах, нередко выигрывали от опеки и заботы рабочих постарше, помогавших им отточить свои навыки и повысить производительность[945]. Поводов для бегства стало меньше, и ученики в школах перестали сменяться с такой скоростью[946].

К наказанию учащихся школ под эгидой ГУТР правительство подходило принципиально иначе, чем в случае с трудовыми дезертирами. Система трудовых резервов существовала по особым, довоенным законам. Как и рабочим, учащимся запрещалось уходить из школы