и ногти там не требуются, потому что конечность утратила хватательную функцию и приобрела опорно-двигательную. И я не думаю, что в ближайшие тысячи лет людям светит избавиться от рудиментов, которыми не пользуется наше тело.

Существование человечества на планете для эволюции просто пшик. Не больше, чем секунда, с которой для нас летит пуля. Мне же не нужно напоминать, что огнестрельное оружие в дикой природе не встречается, да? И, как следствие, не может быть использовано в качестве естественного инструмента, в отличие от зубов и когтей хищников, или, например, от вирусов и паразитов, которые всегда отличались стремлением держать популяцию под контролем. Ты действительно веришь, что парой выстрелов внесешь необходимые поправки в генетический набор целого вида, когда эволюция не в силах сделать этого в течение сотен тысяч лет?

Представь, какой объем работы ты перечеркиваешь нажатием пальца. Ты мнишь себя выше естественного развития живых существ, которому миллиарды лет, чей механизм отточен и выверен? Ты никак не можешь на него повлиять, даже если бы мог жить вечно. Все, что ты получишь, это несколько трупов, глобально совершенно неважных (уж простите, друзья), потому что, как ты верно подметил, ежедневно люди умирают и без тебя, и их смерти абсолютно никак не влияют на человечество в целом, никак не меняют его. Мы все те же мрази, какими были, когда жили в пещерах. Ты можешь с тем же успехом сделать сальто назад, ожидая перемен, но их не случится. Рождаются новые люди, и становится только хуже. А всех не истребить. Да и поможет ли это?

Итан попытался возразить, но Дженовезе подняла палец и цыкнула на него, едва не топнув ногой, и тот замолчал, забыв даже, что у него в руках пушка. У Сета по спине скатилась холодная капля пота. Он тихо выдохнул через зубы, стараясь не привлекать внимания и нервно покусывая щеку изнутри. Что она творит?! Сказано же: не лезть на рожон.

– Я не закончила. Сначала дослушай, в чем твоя ошибка. Ты торопишься. Потому что рассматриваешь эволюционные изменения с позиции существа, средняя продолжительность жизни которого составляет в лучшем случае лет семьдесят. Вечность в нашем понимании укладывается в лимит прожитого мизерного отрезка времени. Для нас все происходит быстро, и мы ошибочно ждем аналогии от фундаментальных процессов биологии, физики. Наше мышление работает так, будто человек – мера всех вещей и способен влиять на что-то за пределами его восприятия. Но в сущности это не так. Люди просто убивают друг друга на протяжении всего времени, что существуют как вид. И с эволюцией это никак не связано. Политики называют это историей. Ну не знаю. По мне – так просто зверство, помноженное на манию величия. Но сейчас не об этом.

Ты хочешь перемен, это понятно. В прекрасном саду не должно быть сорняков. И стремишься изменить людей к лучшему, выбирая из них худшее и уничтожая, как гнилые зернышки. Забывая, что лучшее удобрение – это гниль. И она не просто так занимает свое место, развивается и множится. Она эволюционно оправданна. Чтобы изменить особь, эволюции нужна сначала вся жизнь этой особи, а уж потом ее смерть. Искусственно сокращая жизнь существа, ты мешаешь естественным механизмам, которые вносят так горячо желаемые тобой поправки. И, как следствие, еще больше отдаляешь результаты. Да никто из нас их не увидит, пойми!

Движущая сила эволюции – жизнь и изменчивость. Жизнь до тех пор, пока изменчивость не будет получена и не улучшит особь. Человек самоценен в своей возможности меняться, пока жив. При должном усилии из него может получиться как зола, так и золото. А ты лишаешь их, – она обвела класс рукой, – этой возможности. Право эволюционировать – священное право живого организма. Пока оно остается неиспользованным, никаких перемен не произойдет. Жизнь нужна эволюции, чтобы понять, что стоит изменить. Смерть нужна, чтобы эти правки внести.

У Сета перехватило горло, он перекинулся испуганным взглядом с Веласкесом. Тот, кажется, вообще не дышал, ожидая, что будет дальше. Итан размышлял, ничего не говоря, и весь класс не шевелился, чтобы не сбить его с мысли. Ридли готов был дать руку на отсечение, что такая сильная речь повлияла не только на Гардинера, но и на каждого в классе, кто прятался сейчас за хрупкой спиной Дженовезе, внутри которой стоял как минимум стержень из адамантия.

Вдруг Нина повернула голову к Сету и чуть заметно подмигнула. А может, ему просто показалось, и у нее от переживаний случился нервный тик. Он сразу вспомнил, как решился рискованно подмигнуть ей при всех на ледовой арене, пока проезжал мимо. Кажется, это было десять лет назад.

Итан Гардинер поднялся, побродил из стороны в сторону, то сжимая ствол в руке с характерным звуком (пальцы у него все-таки вспотели, отметил Сет), то ослабляя хватку. На учеников он не смотрел, а смотрел куда-то вглубь себя. Искал аргументы, чтобы поспорить с Ниной, и, видимо, не находил. Девчонка молчала, разглядывая свои пальцы, будто ей все равно.

Гардинер остановился напротив ее парты, вздрогнув, словно что-то под одеждой ужалило его, одной рукой схватился за волосы на затылке, другую наставил на Нину, и палец его потянулся к курку.

Он разозлился.

– Ты! Ты… черт тебя возьми, блядь! Ты все испортила!

Синхронный вздох пронесся по классу, Рамон вжался в стену, а Сет сделал неосознанный шаг вперед, теряя чувство реальности.

Нина смотрела на оружие, направленное прямо на нее, с бесстрашием человека, которого не волнует собственная гибель либо который четко знает свое будущее. Судя по ее лицу, а особенно по интонации, вопрос выживания стоял перед ней далеко не на первом месте. В тот момент Сет Ридли раз и навсегда уяснил, как сильно любит Нину Дженовезе.

– Если так не терпится кого-то застрелить, пусть это буду я, а не она, – произнес он в полной тишине, и был уверен в том, что говорит.

Нина посмотрела на него, стиснув челюсти. Этим своим взглядом исподлобья: куда лезешь? Гардинер перевел взгляд на Сета, держа пушку на прежнем месте, затем снова посмотрел на девушку. Ридли его как будто не заинтересовал, но на самом деле целиться в Нину было лучшим способом удержать верзилу на месте (особенно исходя из его признания). Нина продолжала сверлить Сета глазами. Демонстративно игнорируя единственный символ власти, как и прямую угрозу ее жизни, она только сильнее взбесила Итана.

– Смотри на меня, Дженовезе. Не смей отворачиваться. Не смей, блядь, отворачиваться от меня, когда я с тобой говорю! Когда я целюсь в тебя!

Если он