Не будет преувеличением сказать, что она вернулась с континента в блеске славы. Предложения сыпались на нее как из рога изобилия. Ирен с должной привередливостью принимала только самые престижные из них. Она сторонилась оперной сцены, опасаясь, что вести о ней просочатся за рубеж. Вместо участия в операх подруга исполняла на концертах цикл песен «Frauenliebe und leben» на музыку Шумана[46]. Публика принимала ее очень тепло.

Несмотря на радость от того, что Ирен снова занялась музыкой, мы с Годфри очень волновались. Однажды он заглянул в Брайони-лодж, когда Ирен была у портного – теперь, поскольку она часто выступала, ей понадобились новые наряды. Адвокат взял с приставного столика иллюстрированный рекламный бюллетень и посмотрел на изображение Ирен в роскошном, достойном королевы вечернем платье. Для полноты образа подруге явно не хватало короны.

– Согласись, это впечатляет куда больше, чем знаменитое «простенькое черное платье» Лили Лэнгтри, – сказала я.

– Да, в таком наряде, она, в отличие от Лэнгтри, может не ограничиваться одной лишь рекламой мыла, – согласился он. – Ирен снова начала выступать, и это просто превосходно, однако стоит ли ей участвовать в рекламе, которая пользуется таким успехом?

– Считаешь, это бесстыдно?

– Да, но и свидетельствует о ее популярности, – улыбнулся Годфри. – Ничего другого я от нее и не ожидал. И все же, надо учитывать, что король Богемии не забыл о ней. Подобная реклама может привлечь к ней его внимание, вызвать ревность и даже разъярить.

– Но у него следующей весной свадьба. Я сама в газетах читала.

– Брак не сотрет воспоминания о том, что он потерял Ирен. Она перехитрила его. Редкий мужчина снесет подобное от женщины.

– А ты сможешь?

– Я? Я не пытаюсь ее провести, поэтому она никогда не сможет меня перехитрить. Кстати, коли уж об этом зашла речь, неужели ты думаешь, что я не понял, зачем она дала мне это практически безнадежное задание с банками?

Покраснев, я не стала защищать подругу.

– Она совсем как моя мать, – резко произнес Нортон. – Ее смертельно обижают ограничения, которые накладывает на нее общество. Ирен видит, что я следую ее указаниям, и ей от этого становится легче. Помогает ей и творчество. Мне же хочется лишь одного – я желаю быть уверенным в том, что король не тронет ее, когда она вновь попадет в поле его зрения.

– Думаешь, Ирен не предусмотрела такого варианта развития событий?

– Разумеется, предусмотрела. Она ничего не упускает из виду. Однако, одно дело предусмотреть некое событие, и совсем другое – быть к нему готовым. Это большая разница.

Пришла осень, и на Ирен, словно листопад, обрушилось еще больше предложений принять участие в концертах. Я трудилась в конторе у Годфри и несколько раз даже помогла ему с запросами в банки. По-прежнему мы получали из них одни лишь неутешительные ответы. Ни в одном из лондонских депозитариев так и не обнаружилось ячейки на имя покойного Джона Нортона.

– Что ж, нам надо расширить диапазон поисков. Будем связываться с банками в близлежащих городах, – спокойно промолвил Годфри.

Порой мне начинало казаться, что он упрямо продолжает систематические поиски в надежде доказать Ирен, что пояс находится в пределах нашей досягаемости.

Все это мне напоминало детские сказки, в которых принцесса дает своему избраннику невыполнимое задание, чтобы тот, справившись с ним, доказал, что он достоин ее руки и сердца. Вот только Ирен не была принцессой, и уж тем более королевой.

При этом у меня создавалось впечатление, что подруга чего-то страшится: то ли своего прошлого, то ли грядущего. Меня безмерно печалила мысль о том, что Годфри, возможно, приходится платить по счетам короля Богемии.

Больше мы ничего не слышали о мистере Холмсе, а вот имя мистера Тиффани часто мелькало в газетах наряду с фамилиями представительниц американского высшего света – мадам Пулицер, Вандербильд, Астор и Стэнфорд, щеголявших в драгоценностях французского королевского дома.

Надо сказать, что ни одна из этих дам ни разу не появилась в роскошной бриллиантовой перевязи, тянувшейся, как орденская лента, от плеча до талии, – том самом украшении, в котором однажды запечатлели Ирен итальянский художник и несколько фотографов. Теперь это изображение моей подруги присутствовало на каждой афише, извещавшей о концертах с ее участием. В ноябре к нам в Брайони-лодж явился курьер от Тиффани, вручивший Ирен обитый кожей футляр. Внутри оказался бархатный воротничок, украшенный окаймленной жемчугом ниточкой бриллиантов. К подарку прилагалось послание мистера Тиффани, в котором он благодарил Ирен за то, что она пробудила по всему миру интерес к бриллиантовой перевязи, которую американский ювелир вскоре собирался выставить на продажу. Подарок Тиффани великолепно подходил для концертов, а материал для воротничка был подобран особенно удачно – в силу мягкости бархата, он совсем не стягивал горло и нисколько не мешал подруге петь.

Чувство опасности, снедавшее Адлер, притупилось настолько, что Ирен ежедневно стала ездить в одиночестве на прогулки в ландо, которым правил наш кучер Джон Джуит. Отправлялась она на прогулку в пять, а возвращалась в семь – как раз к ужину. Ощущение свободы и чистый воздух – это сочетание творило с Ирен настоящие чудеса. Подруга приезжала румяная, с блеском в глазах, – такой я ее не помнила со времен моих первых дней в Богемии.

Наша жизнь постепенно вошла в привычное русло и неслась вперед, словно сани по свежему снежку. Но снег имеет свойство таять. Я не могла найти себе покоя. Меня угнетало ощущение, что впереди нас ждет нечто непредвиденное, страшное, дурное, что наши жизни висят на волоске. Я полагала, что всему виной мое чрезмерно богатое воображение, и пыталась отогнать тревожные мысли, нагружая себя работой. Я старалась быть такой же усердной, как Ирен, сосредоточившаяся на музыке, или как Годфри, продолжавший в свободное время искать банковскую ячейку своего отца.

Самые светлые воспоминания о тех мрачных зимних днях были связаны с концертами Ирен и восторгом, с которым ее принимала публика.

– Понять не могу, в чем тут дело, – пожаловалась как-то мне она, когда мы ехали в ландо домой после очередного выступления, – когда я прикладывала нечеловеческие усилия, чтобы пробиться на оперную сцену в Лондоне, меня никто не замечал. Теперь же я вынуждена отказываться от ролей в операх и ограничиваться лишь скромными концертами. Предо мной преклонила колени сама фортуна!

– Даже яблоки на одном дереве не могут созреть одновременно, – изрекла я старую шропширскую поговорку.

– Наслаждайся улыбками фортуны, пока можешь, – посоветовал Годфри. – Она – дама изменчивая и в любой момент может отвернуться от тебя.

Копыта лошади мягко постукивали по припорошенной снежком мостовой. Когда в экипаж проникал свет газовых фонарей, он словно высекал пламя из нити бриллиантов, украшавшей воротничок Ирен, а крахмальная манишка Годфри казалась столь белоснежной, что будто бы сияла.