Олрикс состроил гримасу:

– Питер – хороший человек. За других членов его семьи я поручиться не могу. Знаю только, что они пережили несколько скандалов за последние годы. Так что…

– Вы согласились меня разыскать?

– Да. Это было трудно, учитывая обстоятельства. Мистеру Эмерсону мало что удалось узнать. Вы просто исчезли. Я отправился поговорить к вашему дяде. Я был в курсе о его нечистоплотных делишках и пошел на такой шаг крайне неохотно. Но другого выбора у меня на тот момент не имелось. Меня шокировало его безучастие к вашей судьбе. Салливан заявил, что вашего имени нет ни в одном списке погибших, и объявлять вас мертвой без расследования недопустимо…

– Потому что окажись я мертва, ему пришлось бы вернуть мои деньги, – вставила я.

– … а когда я спросил его о деньгах, он сказал, что это не мое дело, обвинил меня в домогательстве к Голди и пообещал, что я сильно пожалею, если не оставлю их в покое. У меня зародились подозрения, но я решил действовать осторожно, пока не обсужу все с Питером. Видите ли, Мэй, я слишком мало знал о том, что случилось. Столько городских архивов и документов сгорело в пожаре. А еще эта история… ну…

– С Блессингтоном, – договорила я.

– Да, – кивнул Олрикс

Наблюдать за игрой эмоций на его лице было очень занимательно. Стивен Олрикс ничего не утаивал; он наверняка оказался для Голди легкой добычей, и я порадовалась, что ему удалось от нее избавиться.

– Вы желали убедиться, что я – не сумасшедшая.

– Дядя объявил себя вашим опекуном.

– Прошу прощения, Олрикс, – вмешался Данте, – но почему мисс Кимбл должна вам доверять? Тем более что вы представляете семейство, которое не желает ни видеть и ни слышать ее? Почему вы принимаете в этой истории столь деятельное участие?

Глубоко вздохнув, Олрикс присел на край стола:

– Я же вам сказал: Питер Ван Беркиль – мой друг.

– Есть еще какая-то причина, – заметил Данте.

– Скажем так: мне жаль любого, кто попадает в сети к Салливанам.

– Хотя сами едва не связали себя с ними родственными узами.

Стивен Олрикс покраснел и отвел взгляд:

– Да. Это было временное помешательство. Мисс Салливан очень красива. И умеет очаровывать.

– По словам кузины, именно вы научили ее играть, – сообщила я Олриксу. – И бросили ее, когда она пристрастилась к азартным играм.

Мои слова явно обескуражили Олрикса:

– Она так сказала?

– Да, а еще она сказала, что вы при малейшей возможности старались опозорить и унизить ее.

– А-а-а… Мне жаль, что она так думает.

– Какой ей смысл на вас клеветать?

Красивые дуги темных бровей Олрикса (замечательный контраст с золотистыми бровями кузины – они смотрелись бы идеальной парой!) сошлись в раздумье у переносицы:

– Мне потребовалось время, чтобы понять: лично я вашей кузине интересен не был. Ей хотелось лишь одного – продвинуться вверх по социальной лестнице. А еще ей нужны были деньги. Я не учил ее играть. Поверьте мне, Мэй! Она уже была в этом профи, когда мы познакомились. Я узнал, что она ходила в притон Чайны Джоя. Хотя понятия не имею, как она на него вышла. Только Чайна Джой – не из тех людей, с кем можно играть. Вам это известно.

Я подумала о папках с долговыми расписками. Об отрубленном пальце Шин. Вспомнила зловещую улыбку: «Если нет… ваша кузина узнает, что случается, когда мне не платят». И попыталась подавить нежданные эмоции. Голди заслужила свою участь. То, что она этого не понимала, не должно было меня волновать.

А Олрикс продолжил:

– Как бы там ни было, Голди задалась целью женить меня на себе и действовала безжалостно.

– Как безжалостно?

Олрикс снова покраснел. А я, вспомнив обольстительные улыбки кузины, которыми она обезоруживала и вводила в заблуждение меня саму, сразу сдала позиции:

– Ладно, не утруждайтесь с объяснением. Я догадываюсь.

Олрикс прокашлялся:

– Да, так вот… Когда я все это понял, то подивился собственной глупости. И да, признаюсь вам, одно время я действительно приумножал сплетни, ходившие о ней. Видите ли, я был очень зол.

– Вы до сих пор на нее злитесь? Поэтому вы помогаете мне сейчас?

– А если и так, то что?

– Голди манипулировала мной, чтобы заставить общество поверить в мое сумасшествие, – скривилась я, вспомнив то отчаяние, которое испытала, осознав, как Салливаны обращали все мои слова или поступки против меня. – Я думала, что никогда не смогу никого уверить в обратном. И вот теперь вы… и, может, мне не нужно объяснять, как легко она выставляла меня сначала глупой, а потом сумасшедшей.

– Вы правы, вам не нужно ничего объяснять, – сказал Олрикс с улыбкой, которая нас с Данте побудила ему посочувствовать.

– Дядя объявил себя моим опекуном в тот момент, когда пришло наследство. Он убил тетю Флоренс, когда та пыталась меня предупредить, а потом обвинил в убийстве меня. У меня есть свидетельница, способная это доказать. И теперь я хочу вернуть свое состояние, мистер Олрикс. И обелить свое имя. А еще я желаю наказать Салливанов за то, что они со мной сделали. Вы поможете?

Олрикс явно удивился тому, что я об этом спрашивала:

– Конечно, помогу. Вы – Ван Беркиль. Вы принадлежите нашему кругу. Мы своих защищаем.

Так в тот вечер я поняла истинный смысл матушкиных слов: «Никогда не давай им повода думать, будто ты не из их круга». Мама имела в виду не только этикет и манеры, но и нечто более аморфное – самоощущение, осознание принадлежности к сословию общества, частью которого я теперь стала. Благодаря правильному имени: «Ты – Ван Беркиль».

Но мне снова стало почему-то не по себе. Я вспомнила слова кузины, сказанные мне больше года назад. Слова, оказавшееся вовсе не заверением, а чем-то совершенно другим: «Ты теперь – часть нашей семьи».

$

Мы с Данте присели на крыльце. Краска маленького домика вздулась от огненного жара, и я рассматривала причудливые волдыри, пока Данте что-то лихорадочно записывал в свой блокнот. Солнце салилось, дым его сигареты окрасился в золотисто-серый цвет, а вечерний ветерок теребил пряди, выбившиеся из моей косы, и холодил кожу, вызывая дрожь. Вид перед глазами не отличался красотой, как и солнечный закат. От запустения исходила враждебность, и пахло оно дымом и сточными водами. «И все же я запомню этот день на всю оставшуюся жизнь», – подумала я. День, в который я обрела место в обществе и свою судьбу.

Наверное, мир в моих глазах должен был расцветиться всеми оттенками радуги. От радости. Но все вокруг казалось прежним.