Пименов рывком поднял автомат, чтобы опередить. Ударить по тому месту, где появился ствол «шмайссера». Сбить немца, предупредить разведчика об опасности, поддержать огнем.

Но тогда Пименову не уйти. Ясно, что за кладбищенской стеной притаился не один немец, что на прицел взяли не только Смидовича, но и его, Павла Пименова. Смерть уставилась на него черным зрачком.

Пименов немигающими, стеклянными глазами смотрел на кирпичную ограду. Может, его еще не видят. Может, еще удастся тихонечко уйти. Он командир поисковой группы. Он обязан доложить, что на кладбище за Пассенхаймом немецкая засада. Если он этого не сделает — полк попадет в ловушку. А Смидовича все равно не спасешь.

Не выстрелил капитан, не ударил кучно туда, где нацелилась на Игната Смидовича смерть. Немцы дали проползти разведчику еще два десятка метров. Потом, видно, Игнат почувствовал опасность. Он затих, припал к земле и оглянулся, разыскивая капитана. Пименова на опушке он не увидел. Капитан отползал в глубь реденького леса.

Затем негромко хлопнул одиночный выстрел. Игнат Смидович увидел, что серое низкое небо стало отплывать от него. Поднялись и смазались тучи, раскалился и обдал жаром отяжелевший воздух. Перед глазами осталась льдинка в борозде, круглая и блестящая, как вымытое блюдце. Она уменьшалась и яснела, превратилась в ослепительную, режущую светом точку. Игнат понял, что это отчаянно напряглось его умирающее сознание, и горько подумал, что власовец, которого он не успел найти, будет ходить по земле. Эта мысль забрала последние остатки сил. Ослепительная точка взорвалась, и сразу стало темно.

Может быть, Пименову и удалось бы уйти, но панический страх, который Павел Пименов уже давно, напрягая всю волю, загонял внутрь, дождался своей минуты и осилил рассудок. Он заставил капитана вскочить и, петляя между деревьями, броситься со всех ног прочь от кладбища. Вслед хлопнул выстрел. В спину ударило молотом, бешено завертелись деревья, земля. В глазах вспыхнул огонь. Напоследок Пименов успел пожалеть, что не выстрелил по немцу.

* * *

Выстрелы, прозвучавшие на кладбище, насторожили группу Орехова, уже подходившую к месту встречи.

Разведчики не пошли к кладбищенской ограде. Им встретилась водонапорная башня, с крыши которой они высмотрели в бинокль все, что надо. На кладбище была засада, нацеленная на развилку шоссе. Десять тяжелых танков и две самоходки ощетинились пушками. Под укрытием ограды стояли пулеметы. Между крестами и обелисками залегла пехота.

— Основательно подготовились, — возбужденно сказал Юрка Попелышко. — С ходу не выбить.

— Погоди раньше времени каркать, — Орехов внимательно осматривал кладбище. В дальнем углу было какое-то непонятное движение. Пригибаясь к могилам, немцы что-то сносили к двум танкам, стоящим возле ворот. Офицер в фуражке с высокой тульей размахивал пистолетом, подгоняя солдат.

— Так они же горючее сливают!! — догадался Попелышко. — Собирают со всех машин и сливают в две. Они же с места не могут двинуться… Эти два танка удерут, а остальных на распыл оставят.

— Точно, — подтвердил Орехов. — Теперь можно фрицев прищучить.

По рации передали данные разведки и получили приказание ждать подхода полка. «Катюши» накрыли засаду на кладбище шквальными залпами «эрэсов». Полк занял Пассенхайм.

Было объявлено, что можно высылать посылки. Первым в разведвзводе сколотил ящик Василий Петухов. Он стоял на корточках и старательно укладывал в ящик детскую одежду, отрезы материи, желтые, грубой кожи ботинки и сухой сыр в порошке. Ящик был мал, а добра, подобранного Петуховым в разбитых магазинах, на обочинах шоссе, в разбомбленных складах, лежала на столе целая куча.

Юрка Попелышко сидел, развалившись в сафьяновом кресле, уцелевшем в особняке какого-то гестаповского чина, курил и насмешливо наблюдал, как разведчик Петухов озабоченно перекладывает вещи, стараясь побольше втиснуть в ящик.

— Сильны в тебе огрызки капитализма, Петухов, — язвительно сказал Юрка. — Барахольствовать решил, доблестный воин.

— Ну тя, отвяжись, — отговаривался Василий, продолжая давно начатый и бестолковый разговор. — Нас немцы без совести обокрали. Чего же мне в отместку и ихним не попользоваться?.. Да и пропадут вещи. По-пустому затопчут их в грязь или подпалят, а я для пользы их прибрал.

— Мародерство это, Петухов, — продолжал Юрка. — Так это называется… Ты, конечно, не чета старшине Маслову, размаха у тебя нет, а вдуматься, так вы с ним на одну колодку.

— Это как же на одну колодку? — Петухов растерянно заморгал. — Ты меня с Масловым, с этим дерьмом, не сравнивай. Маслов наши штаны да подштанники на часы променивал, а я детишкам хочу одежду послать.

Старшину Маслова незадолго до наступления судил военный трибунал за расхищение военного имущества, которое он продавал спекулянтам.

— Может, Маслов тоже о детях беспокоился? — не унимался Попелышко.

— Помолчи, Юрка, — сказал Орехов, стоявший у окна, задрапированного шелковыми портьерами. — Развязал язык и не соображаешь, что говоришь.

— Не нравится, что правду говорю, — Юрка вскочил с кресла, побагровел, глаза округлились. — Мародерничаем, солдаты победоносной армии!

Петухов, охваченный неожиданным стыдом, мял в руках детскую курточку из мохнатого эрзац-сукна с алюминиевыми пуговицами. Лицо его было красным, глаза растерянно бегали от Орехова к Попелышко.

— Ребятишкам я ведь, Юр… Обносились за войну. Пелагея пишет, что последние морхотинки дорывают. Душу прикрыть нечем, а здесь добро сапогами топчут.

— Все равно барахольничать не имеем права! Мы не за тряпками сюда шли. Люди жизни положили, а ты ящик набиваешь…

Орехов не дал Попелышко закончить. Он крутанулся, подскочил к Юрке и уцепил его за воротник. Затрещали пуговицы.

— Пикнешь еще, в морду дам, — раздельно и тихо сказал Николай и тряхнул Юрку так, что у того мотнулась голова. — Правдолюб выискался! Идейный борец. Думаешь, ты один душу нагишом держишь?

— Пусти! — прохрипел Юрка, отдирая пальцы Орехова. — Правду говорю…

— Правду? — переспросил Николай и усмехнулся. — Ты бы к этой правде мозги приспособил… Смоленщину помнишь?.. Белоруссию уже позабыл? Слепую старуху с внучатами, которые в яме сидели?..

С каждым словом голова Юрки моталась в руках Орехова.

— Часы с офицера на руку нацепил? — зло продолжал Николай. — Коньяк трофейный пьешь? Консервы немецкие лопаешь?

Лишь тогда, когда у Юрки темной кровью стало наливаться лицо, Орехов выпустил воротник.

— Вот так-то… Сначала подумай, а уж потом с попреками на товарища кидайся. Тебя папа-мама в Москве ждут. Костюмчик в шкафу припасен, ботиночки вычищены, рубашечки поглажены. Полная амуниция дорогого сына поджидает… Вот ему и легко за чистоту идеи бороться, аналогии проводить, высокими словами, как дубинкой, глушить… Василий домой приедет, четверо на шею сядут. У них животы от картошки раздулись, одни опорки по очереди надевают… Жми, Вася, накладывай посылку. Мне отправлять некому, так ты еще за мой счет сооруди, а этого обалдуя не слушай. Он, видать, еще не все до конца раскумекал.

— Что вы, ребята, на меня