наизусть целые книги, которые были ему не по карману, — называли первым китайским скептиком и рационалистом. Его трактат «Критические рассуждения» («Лунь хэн»), из которого сохранилось более восьмидесяти глав, затрагивал широкий круг интересовавших его предметов: историю, философию, политику, литературу, фольклор, естествознание. На первый взгляд кажется, что Ван Чун выступает в роли адвоката дьявола, готового спорить со всеми и обо всем. Он нападает на Конфуция и Хань Фэй-цзы, на золотые времена древних, на всех, кто боится призраков и демонов или верит в бессмертие. Причем, занимаясь этим, Ван Чун, в отличие от многих своих современников, выстраивает свои аргументы с методологической четкостью и для каждого утверждения требует эмпирических доказательств. В неослабном стремлении опровергать чужие взгляды он может показаться современному читателю не совсем последовательным — действительно, иногда он противоречит себе или попадает в порочный круг. Но сам его стиль для того времени был по-настоящему революционным.

Ван Чун отвергал распространенное представление о том, что в природных явлениях, таких как гром, молния или причудливые создания, упомянутые ранее, следует видеть предупреждения Небес (природы) о том, что люди нарушают положенный для них уклад. Почти все, что происходит в природном и человеческом мире, Ван Чун приписывает циркуляции разнообразных форм и потоков ци. Природа действует спонтанно, ей не нужно руководство небес. Философ не признает наличия у Неба какой-то «воли» (тут мы прощаемся с нравственной вселенной, выстроенной по принципу «действие — реакция»); он опровергает мнение о том, что все происходящее с нами предопределено Небом или сверхъестественными силами. Тем не менее Ван Чун убежден, что существуют различные виды рока (мин) и, как бы вы ни старались повлиять на свою личную фортуну или на пути государства, результат будет зависеть исключительно от судьбы, благосклонной, враждебной или безразличной к вам. То, как складывается ваша жизнь, а также то, как вы реагируете на события, предопределено ци, полученной вами от рождения. Врач может прочитать вашу судьбу по структуре костей. Сколько мы проживем, задано с рождения, а когда мы умрем, наши «пять органов» попросту сгниют («Лунь хэн», 62).

Таким образом, Небо, по крайней мере согласно Ван Чуну, бездействует и безмолвствует. У него нет ни рта, ни глаз («Лунь хэн», 54). Если вокруг творятся странности, то нужно понимать, что это просто метаморфозы наполняющих мир жидкостей и паров. Иначе говоря, не стоит бояться драконов и природных аномалий, тем более что и такие трансформации всегда сменяются чем-то иным:

В иные времена, когда повсюду царит мир, а ци пребывает в гармонии, безрогий речной олень может обратиться в единорога, а белый гусь — в феникса. Разумеется, это всего лишь природа их ци: они преображаются со сменой времен года. Почему же тот или иной вид должен существовать, не меняясь? («Лунь хэн», 50)[138].

Глава 8

Работа и богатство

В XVIII в. французский придворный врач и экономист Франсуа Кенэ (1694–1774) и его последователи утверждали, что экономическое могущество проистекает главным образом из сельского хозяйства. Физиократы (название происходит от греческих слов physis и kratos — «природа» и «власть») полагали, что экономика должна опираться на естественный порядок. Они считали землю главной формой богатства. Общества процветают, когда товары перемещаются свободно и распространяются широко, подобно крови, циркулирующей по организму. Государству не следует вмешиваться в эти процессы или в крайнем случае ему нужно ограничиваться самым минимальным вмешательством: задача властей состоит в том, чтобы устранять препятствия, мешающие хозяйствованию на земле. Физиократы, таким образом, противостояли меркантилистским теориям, выступавшим за протекционизм и госрегулирование.

Подобно многим версальским царедворцам того времени, Кенэ питал особое пристрастие к Китаю. В своем труде «Китайский деспотизм» (1767) он восхищался тем, что китайцы отвели сельскому хозяйству роль основного вида экономической деятельности. В Китае, по его словам, народ испокон веков обучали естественным законам экономики. Девиз физиократов (Laissez faire et laissez passer — «Пусть все идет как идет») напоминает китайское понятие у-вэй (недеяние), описанное в главе 3. Конечно, обзоры китайской мысли, ходившие по Европе XVIII в., были селективными, их авторы что-то просто выдумывали, а что-то стилизовали в духе chinoiserie. Конфуций, вероятно, никогда не считал себя экономистом. Тем не менее китайские учителя философии посвятили немало рассуждений экономическим темам. Как складывается богатство и какие профессии наиболее ценны для общества? Что делать правителю с естественной склонностью народа к наживе и на чем держатся благодеяния и альтруизм? Когда подарок превращается во взятку и как может человек принести пользу обществу, получая при этом выгоду и для себя тоже? Всем этим мы сейчас и займемся.

Первым делом — земледельцы?

В Древнем Китае не стоит искать философских предпосылок либерализма, свободного рынка и неограниченной торговли. Тем не менее раздумья о судьбе земледелия в его взаимоотношениях с коммерцией породили в китайской политической мысли горячие дебаты. Правители часто утверждали, что разделение общества на производительные и непроизводительные классы совпадает с разделением на земледельцев и торговцев, на сельское хозяйство и купеческое дело. Практически каждый из императоров, правивших Китаем в первые два века империи, публично заявлял, что земледелие и крестьяне — «столпы Поднебесной». Цинь Шихуанди закрепил этот принцип в одной из надписей, оставленных по его повелению на горах: «Заслуги [нашего] властителя-императора [проистекают от] его усердия и усилий в [поощрении] основных занятий. [Он] на первое место ставит хлебопашество, отвергает другие занятия, и черноголовые [название народа Цинь] от этого благоденствуют» («Исторические записки», 6)[139]. Еще одно установление предписывало хорошему правителю держать так называемые «четыре профессии» — ученых, крестьян, ремесленников и купцов — в строгом обособлении, чтобы они не мешали друг другу.

Напряжение между сельским хозяйством и коммерцией, существовавшее на протяжении всей истории Китая, сохраняется и сегодня. Среди его проявлений, в частности, можно упомянуть столкновение модели продовольственного самообеспечения, опирающейся на способность страны самостоятельно прокормить своих граждан, с моделью сверхпроизводительной экономики, полагающейся прежде всего на торговлю и иностранные инвестиции. Признаки того же конфликта можно найти при сопоставлении предлагаемых путей развития сельской и городской экономики, а также судеб селян и горожан; в специфике трудовых миграций и особенностях рынка труда; в обсуждении того, нужно ли привлекать в производство продовольствия внешние источники. Лозунги, в которых сельское хозяйство провозглашается основой китайского общества, продолжают звучать и сегодня, а преобразования в деревне остаются приоритетом для партийно-правительственных органов. Именно в этом ключе бывший председатель Ху Цзиньтао инициировал политику так называемых «трех сельских вопросов» (саньнун), предполагающую индустриализацию сельского хозяйства, повышение жизненных стандартов на селе и дальнейшее стирание грани между городом и деревней.

Привычные для китайской культуры образы покладистого китайского