трате ресурсов, людей нужно поощрять к богатой и сытой жизни, иначе поля бедных крестьян придут в запустение и зарастут сорняками («Сюнь-цзы», 10.2). То есть, ставя перед людьми задачу, надо достойно платить за ее выполнение. Чтобы получать излишки, следует сначала позволять работникам производить достаточно для покрытия их собственных нужд и лишь после отбирать у них избыточный доход через налоги и подати, назначаемые согласно социальному статусу, требованиям закона и принципам ритуала.

Рассуждая о выгоде (ли), китайские философы ясно дают понять, что это намного более сложный концепт, чем простая корысть. Природа выгоды или прибыли двояка: она может быть как позитивной, так и негативной, как альтруистической, так и эгоистической. Наши поступки порой приносят пользу другим, а действия других иногда полезны для нас. Конфуцианцы сказали бы, что во избежание спекуляций и прочих злоупотреблений важно учитывать наличие обоих измерений. Предрасположенность к другим людям и готовность делиться с ними накапливаемым богатством должны присутствовать изначально. Задача хорошего правителя — «служить к выгоде, классифицировать сообразно и отчетливо определять, что для каждой вещи — благо» («Люйши чуньцю», 20/1.2). Причем, поступая таким образом, государь вознаградит себя и упрочит свое положение: сытый народ менее склонен сомневаться во власти. Чтобы добиться материальных выгод, альтруизм нужно ставить впереди эгоизма.

Следовательно, правительство обязано в той или иной мере вовлекаться (пусть и не всегда явным образом) в процессы накопления и распределения богатства. Хороший правитель регулирует условия, в которых оно создается, и следит за тем, чтобы народ был доволен. Как сказано в «Гуань-цзы», «он подобен птице, высиживающей яйцо: нет ни формы, ни звука, но птенцы вдруг появляются во всей своей завершенности» («Гуань-цзы», 53)[143]. При этом важно, чтобы рынки и чиновники не встречались друг с другом. Царский двор — неподходящее место для торговцев и купцов; если забыть об этом, то неминуемо возникнет опасность того, что товары и богатства «потекут наверх» в виде подкупов и взяток, а титулы и должности «потекут вниз» в виде фаворитизма («Гуань-цзы», 3.4). В конечном итоге из равного распределения выгод и приобретений пользу извлекают все: «Если разделишь свою прибыль со всей Поднебесной, она поддержит тебя. Если присвоишь себе прибыль во всей Поднебесной, она замыслит недоброе против тебя» («Гуань-цзы», 66)[144].

Впрочем, все сказанное убедительно только в том случае, если вы не даос. Согласно предостережению Чжуан-цзы, одержимость богатством отсекает нас от мира, создавая для человеческого бытия очередную мнимую подпорку: «Тот, кто жаждет богатства, не может отказаться от наград» («Чжуан-цзы», 14.2). Богатые «ожесточаются в неустанном труде». Скапливая больше сокровищ, чем под силу потратить, они думают, будто делают это ради блага собственного тела, но на самом деле — отчуждаются от него («Чжуан-цзы», 18.1). Купец не более чем человек, сосредоточивший все свои чаяния на предвкушении прибыли. Порой он может выглядеть солидно, но люди без труда заметят, что он вечно озабочен («Чжуан-цзы», 23.1). Кроме того, купец никогда и ничего не дает просто так: ему «трудно оказывать милости людям, забывая о себе», но «не таково милосердие Неба» («Чжуан-цзы», 32.7). Впрочем, какими бы ни были философские достоинства laissez-faire, навряд ли те, кому вверено управление экономикой, стали бы руководствоваться указаниями из «Чжуан-цзы».

Рынок

Одна из самых ранних китайских дефиниций торговли приводится в «Шу цзин» — в эпизоде, где Великий Юй, утихомирив наводнение, учит людей охотиться, собирать и выращивать пищу и призывает их обменивать то, что у них есть, на то, чего у них нет (глава «И цзи»). Конфуцианский канон содержит и другие утопические видения рынка. Согласно одному из них, Небесный земледелец изобрел рынок, когда «определил дни для торгов, привлек людей Поднебесной, собрал товары Поднебесной, люди обменивались товарами и возвращались домой, каждый человек приобретал то, что ему было нужно» («Чжоу И», «Сицы чжуань», 2)[145]. В подобных описаниях рынок предстает естественным потоком людей и товаров, в котором все находится в идеальном равновесии: избыток компенсирует дефицит, и в итоге каждый самодостаточен; при этом все участники контролируют рыночные силы, влияющие на те сферы, где они трудятся. Во времена экономических кризисов при дворе иногда звучали призывы восстановить утопический рынок натурального обмена. Даже в I в. до н. э. императору предлагали облегчить экономические невзгоды, вернувшись к безденежному обществу тех времен, когда звонкая монета еще не подстрекала людей к бесчестности и спекуляциям.

Однако мало кто из мыслителей верил в натуральный рынок сказочного прошлого. Философы отдавали себе отчет в том, что на самом деле в рынке нет ничего естественного. Мэн-цзы вспоминает о тех временах, когда государству можно было ограничиваться лишь самым общим надзором над торговой деятельностью. Но затем, поясняет он, возникло налогообложение, ставшее ответом на бесстыдство спекулянтов и мздоимцев:

С древности повелось устраивать базары, на которых обменивали все то, что имели, на то, чего не имели, и были смотрители, которые управляли такими делами. На этих базарах подвизались презренные мужи, которые стремились занять самые выигрышные места, взбирались на них, чтобы видеть, слева и справа, весь базар и ловить в свои сети все барыши от базарных сделок. Все считали это подлостью, а потому выпроваживали их и взимали с них пошлину. Вот с этих-то презренных мужей и началось обложение купцов пошлиной («Мэн-цзы», 4.10).

Илл. 8.3. Сцена на рынке. Чернильный оттиск кирпича эпохи Хань. Пэнчжоу, провинция Сычуань

В идеальном мире правителю достаточно было бы лишь присматривать за торгующими, не взимая податей («Мэн-цзы», 3.5). Но в реальности налогообложение оказывалось важнейшей нравственно ориентированной мерой, предупреждавшей скопление товаров и богатств в руках немногих.

Представление о налогах в нашем нынешнем понимании возникло в Китае лишь в эпоху Сражающихся царств, в период городов-государств. Налогообложение было тесно связано с воинской обязанностью. В тоталитарном государстве Шан все взрослые несли по меньшей мере три повинности: трудовую, воинскую и земельную. (Земельный налог уплачивался зерном.) В предшествующие времена оборот товарных, земельных и трудовых ресурсов регулировался статусом и ритуалом: правящие классы извлекали доход из обладания правами и привилегиями, распространявшимися на землю и на тех, кто ее возделывал. (Фраза «я твой должник» означала «я возвращаю доход от работы на землях, которые ты временно мне пожаловал».) Возможность покупать и продавать земельные участки, а также распространять на них право собственности возникла где-то во времена первой империи. Интересно, что собственность на землю в Древнем Китае не являлась неотчуждаемым правом; приоритетное значение имел фактический контроль над участком, а не юридические определения и имущественные права. Бедные крестьянские домохозяйства, то есть большинство трудящихся, вынуждены были одалживать