итоге погоня за личной выгодой может вызвать неприязнь у окружающих, и поэтому Учитель рекомендует не рассуждать о выгоде на публике («Лунь юй», 4.12, 9.1). Законы экономики представляются ему неизбежным злом, с которым надо мириться: они важны для благосостояния общества, но не всегда соответствуют нравственным стандартам публичной жизни. В рамках семьи и рода преобладают ценности взаимности и великодушия. Однако нравственная экономика общинного толка постоянно сталкивается с вызовами со стороны рыночной экономики, в которой дарение заменяется покупкой или продажей, а взаимность превращается в конкуренцию ради выгоды. Оказавшись перед выбором, благородный муж задумывается о нравственных последствиях своих поступков, в то время как низкий человек руководствуется лишь личной выгодой («Лунь юй», 4.16).

Таким образом, не противясь зарабатыванию денег, конфуцианцы ищут ему нравственное оправдание. Так или иначе, позиция морального превосходства не исключает заботы о собственном материальном благополучии. Конфуций хвалит Цзы-гуна, своего ученика, за то, что тот, не желая мириться со своей долей, неустанно стремится улучшить свою жизнь, зарабатывая деньги («Лунь юй», 11.19). Главное — всегда делиться обретенным богатством и пускать его в общественный оборот: «Благородный муж помогает нуждающимся, но не обогащает богатых» («Лунь юй», 6.3). Конфуций осуждает накопление неиспользуемых богатств. Когда Цзы-гун спрашивает, сохранить ли ему кусок прекрасной яшмы или продать по хорошей цене, Конфуций отвечает: «Продать. Продать. Я жду [хорошей] цены» («Лунь юй», 9.13). Таланты и добродетели — нашу внутреннюю яшму — следует вовремя пускать в дело.

Авторы «Чжуан-цзы» высмеивают Мо-цзы за то, что тот возводит самоуничижение в ранг добродетели, призывая «одеваться в одежды из шкур, носить деревянные туфли и травяные сандалии» («Чжуан-цзы», 33.2). Впрочем, несмотря на сохранившиеся упоминания о том, что некоторые последователи Мо-цзы действительно ограничивали себя во всем, в трактате «Мо-цзы» нигде не написано, что всем следует поступать именно так. Мо-цзы вполне допускает умеренный материальный комфорт. Древние правители-мудрецы славны не тем, что жили в лесах, как дикари, но тем, что их нарочито функциональные жилища, лишенные украшений и роскоши, могли надежно защитить от перемен погоды («Мо-цзы», 21.7). Древние вовсе не морили себя голодом, хотя и избегали деликатесов и экзотических продуктов («Мо-цзы», 21.3).

Согласно учению Мо-цзы, свои поступки мы должны оценивать, исходя из того, приносят ли они пользу окружающим. Все, что мы делаем, в той или иной степени должно быть им во благо. В отличие от Конфуция, Мо-цзы менее озабочен моралью и благопристойностью, его взгляды вполне утилитарны. Если что-то пойдет на пользу обществу, то это следует сделать. Если же от ваших действий нет ощутимого позитивного эффекта, то тогда лучше воздержаться от них. Это не означает полного игнорирования материальных выгод; ведь для того, чтобы государство процветало, следует продвигать достойных, то есть «обогащать их, даровать им титулы, славить их» («Мо-цзы», 8.3). Определяющим моментом, однако, остается то, чтобы в приумножении богатства присутствовало альтруистическое измерение, ограничивающее резоны личной выгоды. Успешных людей следует оценивать в первую очередь по тому, сколько пользы они принесли другим. Что хорошо для семьи, то полезно и для государства, а в конечном итоге — и для всего мира («Мо-цзы», 13.6). Возникающая в процессе личная выгода приемлема, если она не является главной движущей силой. Долг элит — заботиться о благополучии масс, не столько приумножая богатства, сколько широко распределяя их и призывая к бережливости.

Мэн-цзы положительно оценивает стремление достичь богатства, но только если это богатство делится с другими («Мэн-цзы», 2.4). Целью правителя должно выступать обеспечение людей «постоянным имуществом», благодаря которому они обретут «постоянное сердце», то есть внутреннее спокойствие и свободу от тревог («Мэн-цзы», 5.3). Опять же, Мэн-цзы не ставит под сомнение само по себе приумножение богатств, но для него крайне важны мотивы, стоящие за стяжанием. Если чувство справедливости отступит перед жаждой наживы, то люди ни перед чем не остановятся и будут загребать все, до чего смогут дотянуться («Мэн-цзы», 2.1). Мэн-цзы — рыночный оптимист. С его точки зрения, налогообложение — это не покушение на свободу торговли и не попытка уничтожить купцов, а просто способ восстановить равновесие в социуме («Мэн-цзы», 2.5).

Мэн-цзы также указывает, что подарки вполне могут быть частью стандартного социального протокола в тех случаях, когда обстоятельства предполагают взаимный обмен дарами. Принять подарок, когда ситуация к этому не располагает, — это все равно что поддаться подкупу, а добропорядочный муж никогда не позволяет подкупать себя («Мэн-цзы», 4.3). Тем не менее Мэн-цзы полагает, что социальные взаимодействия, например дружба, всегда должны вдохновляться уважением. Отказывающегося от подарка могут упрекнуть в неуважительном поведении. Но как же выяснить, когда можно, а когда нельзя принимать подарки? В трактовке Мэн-цзы дарение обретает такой вид, который, если руководствоваться современной перспективой, делает его похожим на подкуп: по убеждению философа, подарок следует оценивать, отталкиваясь не от его происхождения, а от ваших отношений с дарителем. Если даритель — уважаемый человек, то следует принимать его дары, не задумываясь, честным ли путем они были добыты. Но если вы знаете, что подарок нечист, можно ли выдумать отговорку, чтобы отказаться от него? Мэн-цзы замечает, что если ваши отношения с дарителем соответствуют Пути, а подарок поднесен согласно всем правилам учтивости, то его можно принять, как принял бы его и сам Конфуций («Мэн-цзы», 10.4). То есть подарки не имеют ценности вне личных отношений. В отличие от рыночной экономики, где люди вступают в отношения ради выгоды, в экономике дара выгодами обмениваются, чтобы установить или укрепить социальные связи. Как показывает приводимый Мэн-цзы пример, иногда это может приводить к столкновению интересов, но в целом обмен дарами чаще считался гораздо нравственнее рыночных сделок, способных подрывать общественные сети, созданные посредством ритуальной экономики. Скажем, взимание денег со стариков за их содержание в старости может показаться экономически оправданным (как правило, у пожилых имеется капитал), но этика сыновней почтительности делает подобное поведение неприемлемым, ведь заботиться о старших — моральный долг младших членов семьи.

Сюнь-цзы тоже порицает стремление к личной выгоде, реализуемое в ущерб справедливости и нравственному долгу, — по его словам, оно «предельно подло» («Сюнь-цзы», 2.3). Извлекая прибыль, благородный муж обязан проявлять умеренность («Сюнь-цзы», 2.13), а в политике должен торжествовать принцип, согласно которому правитель «ставит на первое место нравственный долг и только потом думает о выгоде» («Сюнь-цзы», 11.2)[141]. Вместе с тем Сюнь-цзы отвергает и аскетизм моистов: их бережливость способна привести лишь к нищете. Если бы Мо-цзы восторжествовал, то у людей «одежда была бы грубой и грязной, еда невкусной, а вместо музыки и прочих радостей, подвергаемых гонению, остались бы лишь горести и беды» («Сюнь-цзы», 10.8)[142]. Не забывая об умеренности в потреблении и