— Таша, остановись! — Чувствовал, что устал, выбился из сил, что и вправду не догонит. Знал, если сейчас упустит, то уже никогда ему не почувствовать ласкающее прикосновение её пальцев к своему лику, мягкую податливость губ, трепет её тела под своим. — Стой! Там водороина! Там зверь! — Рванулся вперёд, хватая бесплотные сгустки редеющего тумана, захлебываясь кашлем, дерущим горло, словно проглоченный ежонок карабкался по гортани на волю, к свету.

— Ш-ш-ш, — услышал совсем близко над собой.

Шелестящий мягкий звук успокаивал.

К его воспалённым потрескавшимся губам прикоснулась кромка кубка, и тёплая жидкость скатилась в горло, смягчая колкую вибрацию последнего вскрика: «Звер-рь…»

Бригахбург открыл глаза. Бессмысленно осматривался, всё ещё находясь под властью видения. Видения ли?

Вот же она, его Таша. Тёмный женский силуэт рядом всхлипывает, стонет:

— Очнулись наконец-то… — и кому-то взволнованно, приглушённо в сторону: — Беги за лекарем!

Он чувствует прикосновение губ к своей руке. В глазах множеством искорок полыхает её украшение на груди, поблёскивая, коротко отражая язычки пламени свечи.

— Таша… — неуклюжими пальцами касается её мокрых щёк. Ему кажется, что его губы треснули от натянутой улыбки и выступившие капли крови холодят их.

Она наклоняется к нему, поднося к его рту кубок.

Пьёт жадно, долго, ухватившись за узкую ладонь Птахи, держит. Вдруг исчезнет? Струйки горько-кислого отвара стекают за ворот.

Удушливая ткань касается лица, отирает влажную шею.

— Таша, — превозмогая резь в груди, тянет её за руку к себе. Заглянуть в глаза. Убедиться, что она есть, она рядом.

— Ш-ш-ш… Помолчите… Вы очень слабы.

Её губы на его лице. Целуют его. Горячо, страстно. Он слышит всхлипы. То усиливающиеся, то затихающие.

Пламя свечи колыхнулось. Хлопнула дверь.

— Очнулся?

Ладонь Птахи осторожно выскальзывает из его захвата, и он теряется, будто оборвалась связующая нить с самой жизнью.

Становится светлее. Герард всматривается в склонившегося над ним мужчину.

— Вы меня видите, господин граф?

Силуэт приобретает чёткие очертания. Внимательные глаза подслеповато щурятся.

— Да, господин Касимиро. Я брежу? — голос затихает. При попытке набрать полные лёгкие воздуха, боль в груди и голове усиливается. Осмотрелся, насколько позволяла темнота. Покои, несомненно, его.

— Бредили. Всё это время бредили, ваше сиятельство. — Руки лекаря опустились на плечи больного, удерживая того от попытки приподняться. За его спиной всхлипнула женщина. — Не торопитесь. Вам ещё долгое время придётся провести на ложе. — Обернувшись, коротко изрёк: — Госпожа Юфрозина, вашими молитвами… Надеюсь, всё самое страшное позади. Finchе c'е vita c'е speranza (прим. авт., итал. Пока есть жизнь, есть надежда).

— Как же вы здесь оказались? — выдавил из себя Бригахбург.

— Вы меня сами приглашали. — Хитрый прищур глаз и открытая довольная улыбка.

— Да, помню, — задыхался от нехватки воздуха. — Что со мной?

— Сейчас выпьете отвар, а всё остальное после.

— Таша… Где госпожа Вэлэри?

— После, всё после.

— Мне помнится, вы отбыли с графиней ди Терзи.

— Графиня? — помедлил, собираясь с мыслями. — Нет больше графини. Всё, всё… Всё потом…

Его сменила Юфрозина, поднося кубок к губам, приподнимая голову графу. Её глаза блестели от слёз, рука с питьём подрагивала. На груди горел зажим, подмигивая Герарду радужными искрами.

Пламя свечи взвилось, опадая. Беспокойные голоса наполнили покои.

— Очнулся?.. Как он?

Из темноты выплыли лики Дитриха, Ирмгарда. Кого-то ещё. Он не разглядывал. Он искал её, свою Птаху…

В мутнеющее засыпающее сознание врывались отрывки сна, смешиваясь с явью, таяли, переплетаясь, причиняя невыносимую боль всплеском воспоминаний.

Снова темень. Беспросветная. Немая.

* * *

— Тебя сыскали в водороине, на самом дне. По следам бурого поняли, кто тебя так отделал. — Барон всматривался в осунувшийся с жёсткой щетиной лик брата, с сухими потрескавшимися плотно сжатыми губами, тёмными кругами вокруг ввалившихся воспалённых мутных глаз. — Да и слепым нужно быть, чтобы не понять. Странно, что остался жив. Следы зверя крупного, матёрого ушли по ручью. Видно, медведь был сыт.

Герард молчал второй день. С тех пор, как полностью пришёл в себя и понял, что в беспамятстве провёл четыре дня. Четыре дня! Такое необходимое время упущено по его неосмотрительности, а доставленные вести лишили всякой надежды.

Он не отзывался на болезненные перевязки груди, располосованной когтистой лапой хищника. Казалось, рана на голове — от удара о камень — не причиняла ему боли. Ни стоном, ни вздохом он не выказывал интереса к происходящему.

На входящих в покои реагировал одинаково: сначала вздрагивал от шума отворяющейся двери, подаваясь вперёд, высматривая, кто вошёл, затем опускаясь назад на подушки, впадал в уныние.

Дверь отворилась. На этот раз, наблюдающий за братом Дитрих, не заметил его внимания к звуку торопливых шагов. Наоборот, его сиятельство отвернулся, морщась.

— Что наш больной? — Элмо Касимиро, держа в руках небольшой короб со снадобьями и порошками, прошёл к прикроватному столику. За ним следовал Джервас, — выпускник лекарской школы — держа подмышкой отрез полотна и кувшин с горячей водой. Процессию замыкали экономка Марлиз Колман со стопкой свежего белья и Кива, на вытянутых подрагивающих руках держа поднос, скромно уставленный двумя глубокими мисочками: с бульоном и пышными пластами оранжевого омлета с зеленью. Из-за их спин в умывальню прошмыгнула девка с ведром горячей воды.

— Ест плохо, молчит, господин лекарь, — раздалось от окна и, приподняв полог над ложем, смещая его в сторону, в полоске дневного света показалась бледная графиня.

— Что ж вы, ваше сиятельство, капризничаете? — в голосе эскулапа слышался укор. — Мы все переживаем за вас, а с вашей стороны никакого сочувствия к нам нет.

— Ладно, я зайду позже, — поморщился барон, поспешно вставая. — Понимаю так, что сейчас будет перевязка. — Он уже видел рану брата. Зрелище не для слабонервных. Хоть он не причислял себя к их лику, но предпочёл удалиться и оставить Герарда на попечение целителей.

— Госпожа Юфрозина, можете тоже уйти. — Элмо покосился на женщину.

— Я останусь, — графиня придвинулась ближе, готовая в любой момент прийти на помощь. Раны? Ей приходилось видеть всякое. К тому же шесть дней назад никто иной, а именно она помогала Киве обмывать бесчувственное тело господина.

Через грудь графа пролегли три глубоких и одна короткая борозды, от одного взора на которые особам нежным и чувствительным впору упасть замертво. Такие раны заживали долго и мучительно. Но не в данном случае… По всей их длине красовались аккуратные короткие поперечные стежки.