– Это не мое имя.

– Твое, Эльф. Ты это знаешь.

– Но зачем?

– Чтобы больше никогда себя не обмануть. И мне безразлично, что скажут другие.

– Однажды ты можешь понять, что ошибся. И что тогда? Кому-то это причинит боль.

– Однажды я уже это понял и никому не давал пустой надежды, даже себе. Но ты вернулась.

– Ты изменился, Стас. Я еще помню тебя другим.

– А ты нет.

– Что, все такая же Скелетина?

Он не спешит отвечать, не отпуская взглядом мое лицо. Приподнимает уголок рта в печальной улыбке, но глаза оживают, и я тянусь к ним всем чувством, что еще живет во мне.

– Все такая же сказочно-красивая девчонка, нежная и хрупкая как стекло, которую я едва не разбил. Скажи, Эльф, ты когда-нибудь жалела о тех словам, что я заставил тебя сказать? В тот наш последний вечер?

Мне не требуется время, чтобы подумать. Это время необходимо, чтобы справиться с горячей волной, опалившей горло, и унять забившееся сердце от нахлынувшего воспоминания, с каким неистовым отчаянием он целовал меня. Хоть немного, хоть чуть-чуть.

Если бы я могла об этом забыть. В тот день во мне боролись два чувства, и оба были настолько яркие, что несли боль.

– Нет, никогда.

– А я жалел, что не сказал. О многом жалел, но было поздно.

И наконец тот самый вопрос, который мучил меня с первого дня.

– Откуда у тебя шрамы?

– Где, Эльф?

– На руках.

– Не знаю, о чем ты говоришь.

– Перестань. Ты обещал быть честным.

– У меня была сложная юность, не помню.

– Стас, я серьезно.

– Эльф, я не вижу их. Они часть меня. Я не прошу тебя принять их, просто не замечай.

– Не могу.

Потому что я вижу. Вижу их! Затянувшиеся, блеклые, множественные, исполосовавшие крепкие запястья.

Не знаю, куда исчезает карандаш и разделяющие нас метры. Как я оказываюсь перед ним. Я просто беру его за руку, и ток прошивает меня. Искрит на пальцах, едва касаюсь его, глажу запястье… И снова трудно дышать. Всегда, когда мы рядом, нам трудно дышать.

– Ты хорошо пахнешь, Эльф.

– Не придумывай. Я не пользовалась парфюмом.

– Тебе не нужен парфюм, чтобы нравиться мне.

Горячая ладонь ложится на поясницу, притягивая меня к парню. Губы шепчут теплой волной в живот:

– Настя, почему… Ты любишь его, скажи? Любишь? Ты моя. Я всегда так чувствовал. Только моя!

– А ты, Стас? Для кого ты? Как быстро переступишь через меня и пойдешь дальше? Оставив без надежды смотреть тебе вслед? Пожалей, я не смогу выжить второй раз, – но пальцы незаметно вплетаются в темные волосы. Гладят затылок, спускаясь на шею. – Наверно, было ошибкой вернуться сюда. К тебе.

Где-то за спиной открывается дверь, звучит громкое «Вау!», и радостный возглас Арно заставляет меня отпрянуть от парня.

– Стейси, детка! Не верю своим глазам! У тебя получилось! Вот это да!

Арно, взъерошенный и сонный, стоит на пороге спальни и смотрит на мольберт. Подходит ближе к рисунку и только тут замечает нас. Разглядывает со странной смесью чувств на лице – удивления и недоверия.

– Извини, малышка, кажется, я уснул. Твой сводный брат здорово меня вырубил. Но не волнуйся, после недели репетиций и перелета это именно то, что надо.

– Чувак! – обращается к Стасу. – Ты в следующий раз хоть пледик на гостя набрось, а то родители вошли, а я практически неглиже, неудобно. А все по твоей вине!

– Родители вернулись, – перевожу я слова француза, чувствуя, что полыхаю под взглядом друга как маков цвет. Возвращаюсь к мольберту, продолжаю рисовать, не зная, на кого из парней первым поднять глаза.

Арно и близко не знакомо смущение. Он проходит по комнате, под носом у Стаса натягивает джинсы, футболку и снова становится по левую руку от меня. Наблюдает за моей работой, спрашивает тихо:

– Ты ему рассказала? О нас?

– Нет.

– Стейси, посмотри на меня, – просит так ласково, что глаза сами невольно поднимаются навстречу голубому взгляду. – Он? – спрашивает с удивленной улыбкой. – Неужели он? Потому что этот парень, кажется, не просто так ревнует тебя.

– Арно, ты не все знаешь…

– А мне и не надо. Видела бы ты сейчас себя со стороны. Малышка, ты живая и светишься! Я все вижу вот здесь, – показывает рукой на рисунок, – я могу чувствовать не только музыку. Стейси-Белль, послушай дядюшку Бонне – не делай ошибок. Ты в этой жизни никому ничего не должна.

Я отвожу взгляд, понимая, о ком Арно говорит.

– И тем более ему. Ты живешь один раз, будь честна с собой, иначе никогда не станешь счастливой.

– Не могу. Я дала слово. Он был против того, чтобы я вернулась сюда.

– Тогда он настоящий козел, что заставил тебя его дать. Иначе какая разница, он или я? Зануда Фабьен? Со мной по крайней мере ты была бы свободной. Черт, детка! Когда любят, не обязывают! Как мне достучаться до тебя?!

– Я слышу, Арно. Правда, слышу, иначе не была бы здесь. И все же мне сложно тебе объяснить. У нас со Стасом есть своя предыстория. Не самая счастливая, если в двух словах. Давай не сейчас, пожалуйста… Возможно, когда-нибудь я расскажу.

– Хорошо, Стейси, я буду ждать. Сегодня ты меня здорово удивила.

Я вижу что-то лукавое, мелькнувшее в глазах Бонне, когда он смотрит на Стаса, и спешу его предупредить:

– Арно, не вздумай!

Но блондин уже смеется, легко падая на кровать.

– Поверь, детка, твоему милашке будет полезно повертеться ежом на иголках! Больше ценить станет! Вам обоим нужны действия! А расскажешь ты мне все потом! Обязательно расскажешь! Представляешь, он меня внизу чуть не расстрелял! Ставлю свой затертый франк «на удачу», что вылечу из этой комнаты меньше чем за минуту!

– Арно, нет!

Но блондин уже закидывает руки за голову, потягиваясь на постели котом.

– Крошка Белль, как думаешь, если я вежливо попрошу твоего братца сделать нам парочку сэндвичей, он согласится? Я голоден как волк! Кстати, малышка, ты еще долго? Я требую внимания! Не надейся, что сегодня ночью я дам тебе уснуть. Мы еще столько всего не обговорили!

Сумасшедший, он говорит это на английском, специально, чтобы смысл слов дошел до Стаса, и тот не заставляет себя ждать.

– Наверно, было ошибкой вернуться сюда. К тебе.

Нет! Тысячу раз нет! Руки хотят удержать…

Но дверь открывается, и Эльф отшатывается от меня, отпускает плечи, а я с ненавистью смотрю на того, кто не позволил мне это сказать. Не спускаю глаз с проклятого француза, снова и снова в мыслях избиваю его до полусмерти, пока он трется возле нее, шепчет что-то на ухо, склонившись к лицу и посматривая на меня с интересом.