дворцом. Церковь ее почитаема в Ваших городах и селах. Войско, атаковавшее гарнизоны в тыл, тоже набрано из Ваших подданных. Так может здесь ее гнездо, а не там? Ваши дворяне отличные поставщики новых тел, — спокойно ответил Ольгерд. — В каждом Вашем городе или замке есть как минимум одна сестра милосердия, которая не сидит без дела. Поправьте, если я ошибаюсь.

Хансон сбавил свой пыл, обдумывая его слова. Это был неожиданный и очень болезненный удар по его королевскому, а главное, мужскому самолюбию. Однако седовласый пришелец был прав во всем, и этот ком пришлось проглотить, каким ы горьким он не был.

— Если бы я не разрушил центральный храм, и не сместил акценты, стянув сюда основные силы врага, власть в столице уже бы сменилась. Первосвященник, мог бы легко занять престол. Думаю, не нужно напоминать сколько солдат присягнуло церкви? И что потом? Гражданская война, упадок, голод, болезни… В трудные времена людям нужна надежда и вера. Как думаете, кто ее даст?

Люций Амадей лишь увлеченный своим делом ученый. В то время, как он проводил свои эксперименты, и исследовал цитадель, его более приземленные соратники быстро смекнули что к чему и решили извлечь максимальную выгоду. Я не оправдываю его, но вношу ясность. Сейчас эти люди мертвы, в том числе и верховный примарх церкви. И сделано это руками людей, которые войны не хотели. Так не лучше ли поговорить с тем, кто действительно представляет интересы своего народа?

— Может и лучше… — вздохнул Хансон. — Вопрос, для кого?

В палатку вошла Сольвейг. Лицо ее было хмурым, а взгляд диким. Ольгерд вежливо поклонился.

— Что с моим сыном, посланник?

— С ним все в порядке, сударыня. Арон выступит посредником на грядущих переговорах. Это его решение.

— Где он сейчас?

— На той стороне. В тайной цитадели братства.

Она несколько секунд к ряду смотрела в глаза Ольгерда. Кира, на всякий случай, встала между ними.

— Когда он вернется? — уже спокойнее спросила она.

— Как только мы обговорим условия переговоров. Есть очень… веские обстоятельства в их пользу. Арон очень просил, чтобы вы не совершали опрометчивых поступков.

— Верю, что просил… — усмехнулась она криво. — Я как раз собиралась пустить кровь остроухим тварям, что его предали. Но, это может и подождать. Раз он жив, и в состоянии принимать решения, я готова подождать.

— Очень великодушно с вашей стороны, — снова поклонился Ольгерд.

— Так, что там с переговорами?

Устало вздохнув, посланник Богов принялся заново объяснять суть происходящего. К его радости крылатая дева была не столь эмоциональна как Хансон. Но вопросов она задавала больше. Пришлось рассказать про ядро цитадели, про второй реактор на другом берегу моря и про чудовищное количество биомассы, накопившееся между мирами. Ближе к обеду и Хансон и Сольвейг пришли к пониманию сути вопроса, и с оговорками, но согласились выслушать брата Амадея.

— Ну, с этим все ясно, более или менее. А что с эльфийским гарнизоном? — спросил Хансон, успокоившись. — Я ума не приложу, что делать с этими полоумными эльфийками. С одной стороны, как союзники, они выполнили взятые на себя обязательства и так же, как мы проливали свою кровь. Но факт предательства все же имеет место, и как король, закрыть на это глаза я не в праве. Если бы это была личная месть, я бы еще мог понять. Но выдать врагу того, с кем сражался плечом к плечу, кому обязан жизнью… Я хорошо понимаю Сольвейг, которой не терпится учинить расправу. Но, опять же, наказание это несоизмеримо содеянному. Возможно одну, но не всех же! Может быть, вы подскажете мне решение, господин Ольгерд?

— Интересно послушать… — усмехнулась Сольвейг.

— Я не судья, — напомнил Ольгерд. — Но ситуация не нова. К сожалению, люди и сходные с ними виды, в плане поступков не отличаются фантазией. Ваш случай не исключение. Если хотите, я бы вообще отказался от какого либо наказания, учитывая, что Арон Жив и ему ничего не угрожало.

— То есть, как отказаться?! — вспылила Сольвейг. — Такое нельзя спускать с рук!

Ольгерд вздохнул, подбирая слова.

— Там, на скале, живет горстка несчастных женщин, потерявших родных людей. И по прошествии тридцати лет, им вдруг сказали, что любимые их все еще живы, и могут вернуться. Сейчас вы, по сути, в таких же условиях. Ответьте, положа руку на сердце, на что вы готовы пойти?

Сольвейг опустила глаза, а потом и вовсе отвернулась, сжав зубы. Раньше она без зазрений совести сказала бы, что ей плевать на остальных. Но жизнь лучший учитель. Ее уроки она усвоила твердо.

— Дающая жизнь не должна ее отнимать… — рассудил Ольгерд. — Они бьются насмерть только потому, что живут верой в чудо, когда надежды уже нет. И, вдруг, по прошествии стольких лет боли и лишений, это самое чудо стало возможным. Пусть через предательство, пусть через сговор с врагом…

— Вы… чертовски правы, — признал Хансон с горечью.

— Рубить с плеча всегда легко. Особенно с позиции силы, — Ольгерд кивнул в сторону Сольвейг. — Я в этом конфликте сторона нейтральная, а от того говорю как есть, уж простите. Все вы — пострадавшая сторона, и случившееся предлагаю рассматривать именно в этом ключе. Арон жив, мужчины, хоть и не все, но вернулись. Вот голые факты. Скоро вражде придет конец… и остальное уже не важно. Советую вам принять это.

Ольгерд говорил ровным, спокойным голосом, мягко расставляя акценты. Но слова его били по голове словно кузнечный молот. В случае Сольвейг, которая всю жизнь провела в битвах и не задумывалась о материнстве, он и вовсе резал по живому. Не найдя, что сказать, она сорвала в сердцах полог и вышла из шатра.

— Я что-то сказал не так? — на всякий случай спросил посланник.

— Да нет, милейший, все так. Вы натыкали меня носом, а Сольвейг и вовсе спустили с небес на землю. Она не ангел, но лезет из кожи вон, чтобы уметь поступать правильно. Может с виду так не скажешь, но для нее это важно, поверьте.

— Надеюсь, что это так. Я многое пропустил… скажите, как дела обстоят сейчас?

— Никак, сударь… — вздохнул Хансон. — Вернулись к тому, с чего начали. Люди и эльфы сидят по своим углам, тихо ненавидя друг друга. Лину, Сольвейг приказала подвесить на дыбу, на том самом месте, где прежде стоял крест. Тех, кто непосредственно принимал участие в заговоре, бросили за решетку. Остальных пока что разоружили и запретили покидать пределы храма. С Нимой вообще все плохо.

— А что с ней?

— Вы же не знаете… Капитан Нима Лимнис, кажись, помутилась рассудком. Она тайком поднялась на стену