Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Интересуешься, Николаев? Правильно делаешь. Больше ты такого нигде и никогда не увидишь. Кстати, ничтожно малая часть того, что мы тут имеем. – Он неожиданно хихикнул: – Что имеем, не храним, потерявши плачем. Как у вас там, у верующих? Бог дал, Бог взял. – Он снова хихикнул, потер руки и обратился уже ко всем собравшимся: – Итак, о чем это мы с вами?
– Ультиматум, – подсказала каким-то мертвым голосом Ольга.
– Ультиматум, ультиматум, – почти пропел генерал. – А это уже не ко мне, знаете ли. Если помните, я с самого начала сообщил, что я бывший руководитель. Или, как это у вас там сейчас, – глава. А нынешний глава, исполнительный директор, шеф, босс – что там еще? – вот он, перед вами. Почтительно уступаю ей руководящее кресло. Прошу любить и жаловать – Ольга Львовна. Свою фамилию она мне так и не пожелала назвать. Выяснить не имел возможности. Поэтому просто Ольга Львовна. Объясняйте ей суть вашего ультиматума, а я, в силу своего весьма преклонного возраста, пойду баиньки. Я в это время всегда, знаете ли, почиваю. Для поддержания сил. Возраст, возраст, ничего не поделаешь. Давно мечтал передать бразды правления молодому, образованному, умному, современному человеку. Все не было кандидатуры, пока не появилась Оленька. Оленька бесфамильная. Характер у нее несколько нервенный, но молодой красивой женщине это простительно. Это даже так и должно быть. Именно она категорически настояла не применять к вам никаких мер, которые по уставу спецпоселения положены в вашем случае. Мы были против, но она сумела доказать. Предъявила неопровержимые доводы. Поэтому слагаю свои полномочия и исчезаю. Возраст, знаете ли…
Он открыл какую-то незаметную дверь в стене и действительно исчез. В комнате воцарилась долгая томительная тишина.
Осталось нас пятеро. Ольга, продолжавшая неподвижно стоять около покинутого генералом кресла, Омельченко, я, Пугачев и человек, которого Ольга называла Егором Степановичем, а потом «убийцей».
– Он это всерьез или как? – шевельнулся наконец Омельченко.
– Если даже не всерьез, нам-то что до этого, – задумчиво произнес Пугачев, поднимаясь со своего места. – Насколько мне известно, его никто не уполномочивал ни занимать эту должность, ни передавать ее по наследству. Поэтому все эти эффектные жесты из ранга мало что значащих условностей. Не так ли, Ольга Львовна? Мне кажется, вы тоже не принимаете всерьез это свое назначение? Разрешите, кстати, поблагодарить вас за то, что вы так активно защищали наши интересы.
– О ваших интересах я пока не имею ни малейшего понятия, – неприязненно посмотрев на представителя РУБОПа, сказала Ольга, опускаясь в генеральское кресло. – Я защищала людей, которые по неосторожности или глупости попали в смертельно опасное положение. Я предлагала вас просто отпустить, а вы стали угрожать своим дурацким ультиматумом.
– Ну почему же дурацким, Ольга Львовна? – вкрадчиво и, казалось бы, очень доброжелательно не согласился Пугачев. – Вы можете изучить мои документы. Я вполне уполномочен делать подобные заявления. Наш отдел уже достаточно давно занимается изучением обстоятельств, сбором сведений. Сейчас вот конкретно приступили к оперативной разработке. И то, что мы находимся здесь, это, знаете ли, результат. Скоро сюда прибудут остальные наши люди…
– Как только сюда прибудут остальные, как вы выразились, ваши люди, все это взлетит на воздух вместе с вами, нами и вашими людьми. Он готовился к этому много лет. Егор, расскажи им. Тебе они поверят скорее, чем женщине, у которой не в порядке нервы.
– Ну, рассказывай, – поторопил Егора явно встревоженный Пугачев.
– Так она все вам сказала. Линять вам надо отсюда со скоростью бежать бегом. Если рванет, за сто километров мало не покажется. Лет двадцать взрывчатку копили на подобный случай. Рванули бы раньше, так у него все еще надежда имелась.
– Какая надежда? – так и вскинулся Пугачев.
– Тут, когда еще лагерь был, по миллиону, а то и больше в заначку каждую неделю закладывали. Понятное дело, не деньгами, а чего посерьезней. Говорил – на восстановление родной страны от преступной халатности и бесхозяйственности. Сколько у него этих миллионов набралось, никто, понятное дело, не считал. Только когда у вас там бардак начался, больше он о светлом будущем даже не заикался.
– Так он сейчас что? Действительно покемарить исчез или как? – не выдержал нарастающего напряжения Омельченко.
– Кто ж его знает. Может, и так, а может, совсем в другом направлении. Полагаю, они с Донатосом вторую линию сейчас переходят.
– Ясненько! – Омельченко явно оживал от недавнего оцепенения. – За сто километров, говоришь, мало не покажется? Значит, пока они на сто километров не отвалят, успеем все разминировать к чертовой матери. А мы с Алексеем следом за ними рванем. Не думаю, что они на ноги легче. Один чуть живой, другой, хоть и медвежатный с виду, шагает не так, чтобы в ушах свистело. Убедился по совместному передвижению.
– Ошибочка, уважаемый, – не согласился Егор Степанович. – Донатас передвигается дай бог каждому. Не побежишь бегом, будешь позади окурки собирать. А что вовсе хужей, так лучше его по здешним лабиринтам, разломам и прочим природным явлениям ни одна душа в мире передвигаться в нужном направлении не сможет. Так что полная дохлятина за ними вдогонку. И не отыщешь, и не поспеешь.
– И отыщу, и поспею, – уверенно заявил Омельченко. – Вы мне только Карая предоставьте, остальное моя забота. Я вам вашего генерала за пазухой принесу. За второго не ручаюсь, поскольку неразговорчивый больно, а генерала доставлю. Пусть по закону, как положено, ответ держит. А вы пока разминируйте, если все так, как нам тут изложили.
– Кто будет разминировать?! – взорвался Пугачев. – Я?