Томас смолчал, такое вольное объяснение происхожденияВеликого Учения коробило. Впрочем, он не был силен в религиозных диспутах,потому наполнил кубок снова, осушил, прислушался к ощущениям.

— Словно огненный шар провалился в желудок!.. Но силытолько прибавилось. И голова еще яснее, чем раньше.

— Нравится?

— Не то слово. Я в восторге.

— У нас особые земли, — сказал Кичинскийдовольно. — Исконные славянские. И травы здесь особые, лечебные.Волхвы-травники сюда изо всех земель съезжались, собирали то мох, то чагу, тоболотные листья. Здесь, если верить старикам, когда-то целые луга были пододолень-травой, а в лесах на каждой поляне росла разрыв-трава... Были травы,что заживляли такие раны, от которых умирали сразу, да так заживляли, чточеловек был еще моложе и краше, чем до болезни. Увы, многих трав уже нет,перевелись, но кое-что сохранилось. Умельцы на этих травах вина да наливкинастаивают... Эй, Хома! Скажи, откуда эта наливка?

Один из челяди, немолодой степенный старик, поклонился.

— Не вели казнить... но это наливка, настойка... измоего сада.

— За что казнить? — удивился Кичинский. — Чтотвоя настойка хуже заморской?

— Знамо, лучше, — согласился челядник. — Награнь-траве настояна, через кору гроно-дерева пропущена! Другой такой на беломсвете нет.

Кичинский победно расправил плечи.

— Слыхали?

Челядник поклонился снова.

— Этой зимой настойки будет больше. Черного конянаконец поймали.

Кичинский чуть не подпрыгнул, с горящими глазами потерладони.

— Ну-ну!.. Чего сразу не сказал? Как это случилось?

— Все знали, — объяснил челядник, — что травау нас особая, но на беду знали и наши вороги. И даже чудо-юды всякие! Как тызнаешь, княже, повадился в наши луга огромный черный конь. Говорят, он вышел изморя, но другие клялись, что своими глазами видели, как явился прямо из ночикак ее сын. Да и сам он черен, как ночь, глаза блестят, как звезды, во лбумесяц блестит, а грива и хвост развеваются по ветру, как волны. Никто не могподступиться даже близко, ибо он был огромен и лют, рвал зубами и бил копытами,оставляя искалеченных и убитых, а когда на него мужики выходили всем селом,убегал, сразу исчезая с глаз... Говорят, он скачет ниже облака ходячего, новыше леса стоячего.

Все слушали внимательно, даже чавкать перестали. Толькокалика буркнул скучающе:

— Везде одно и то же... Там Геракл ходил вороватьяблоки, здесь черный конь... Скоро их будут мыши таскать. Ну и чем кончилось?

Челядник всплеснул руками.

— Слыша наш плач и стенания, явился сильномогучийбогатырь, который железной рукой ухватил коня за гриву, прыгнул ему на спину.Тот закричал, как дикий зверь, но богатырь так сдавил ему бока коленями, что мывсе слышали, как затрещали ребра. Мы поняли, что он из тех старых россов, чтоуправляют конями только ногами, а обе руки свободны для сражения... Коньпопрыгал, побрыкался, но из пасти вместе с пеной уже пошла кровь. Он сдалсянаконец, а воин накинул узду, оседлал и сказал громким голосом: «Не красть тебеотныне яблок, зверюга! Не сиротить малых детушек!»

— Он оставил коня себе? — поинтересовался Томас.

— Сперва хотел отдать нам, как за потраву, но мыбоялись такого зверя, и он наконец взял себе. Так и уехал, огромный и красивый,встречь солнцу... Спина его была прямая, как сосна, а золотые волосы падали наширокие, как просторы Руси, плечи...

Томас прервал:

— Черный конь, золотые волосы... Кажется, я уже знаю,как его зовут.

Они выехали ранним утром на трех конях, которых панКичинский отобрал для них сам. И запасных коней с добром и припасами самподобрал — крепких, выносливых, в которых Томас, знаток лошадей, повидавшихвсяких разных: от тяжелых, как горы, германских битюгов до тонконогих и сухих,как тростник, арабских скакунов, не сумел найти изъянов.

Пан Кичинский проводил за ворота.

— Ладно, — сказал он со вздохом, — хоть вы ииудеи... но все-таки Яра с вами дружит. А ее друзья — мои друзья.

Томас в невыразимой муке посмотрел на калику. Тот возделглаза к нему, двинул плечами.

На опущенном подъемном мосту пан Кичинский обнялся с Ярой.Томас с изумлением видел, как суровое лицо князя совсем размякло, а глазапредательски заблестели.

— Бывай чаще, — шепнул он. — А еще лучше,когда закончишь свой странный квест... приезжай. Твой старый дядя ждет тебя!

— Спасибо, дядя.

Когда трое всадников уже сливались со стеной леса, панКичинский повернулся к кастеляну.

— Что-нибудь узнал еще?

Кастелян, маленький неприметный человек, сказал негромко,предварительно оглянувшись по сторонам:

— К довершению к тому, что они рассказали во сне...

— Напиток был крепок? — прервал пан Кичинский.

— Тройная доза, — заверил кастелян. — Они ещеговорили, когда были уверены, что никто не слышит...

Он прошептал несколько слов на ухо хозяину. Брови Кичинскоговзлетели вверх, и он непроизвольно сделал знак, отгоняющий злую силу, а потомповторил этот знак на языках иудеев, исламистов, буддистов и прочих врагов,мечтающих задавить исконно русскую православную веру, придуманную их землякомХристом, скифом, чьи корни, как ему удалось выяснить, находятся здесь, всоседней деревне.

Калика скалил зубы. Томас и Яра изо всех сил отчаянностарались держаться порознь. Томас помнил жуткое предательство, все женщины —предательницы, это у них крови, ни одной верить нельзя, она смиренно избегалаего гнева, но то дорога становилась чересчур узкой, то повороты в лесу опасноскрывали их друг от друга, а поодиночке любые разбойники перебьют и ограбят,так что рыцарь надменно хмурился, но бдил за слабой женщиной, а она на привале,ненавидя и презирая высокомерного англа, хлопотала у костра, готовила горячееварево, подкладывала ему самые лакомые куски, ибо мужчинам нельзя без похлебкии жареного мяса, а этот англ что-то совсем исхудал и какой-то бледный...

И наливала ему сама, чтобы он поберег силы для будущих боев.И выбирала побольше миску — а то одни глаза да скулы остались. Надо обрастатьмясом!

Лес не становился ни гуще, ни дремучее, только былоощущение, что хоть и очень медленно, но удаляются из теплых краев в землисевера.

Томас заметил, что калика оглядывается чаще обычного,посматривает на небо, прислушивается к ветру. Да и сам ощущал некое напряжение,словно перед грозой.

— Погоня?

Калика раздраженно дернул бровью. Томас в самом деле ощутилсебя глупо. Хорошо, Яра не смотрит в его сторону. Погоня сидит у них на хвосте,или, как говорит калика, заносит им хвост на поворотах еще с момента, как Томасв разрушенном Иерусалиме вынул из тайной ниши чашу. Только ей — погоне, а нечаше! — с хряском сшибли рога в Константинополе, но сейчас разбитыйнаголову враг собирает силы, настигает их, благо продал душу дьяволу. А комупомогают демоны, тому вечно гореть в геенне огненной.