не глубоко, а вот идеология, культура – его конёк, но они Ждановым нервы ему мотать начали после того, как он тому портрет политический неаккуратно подпудрил. И тут его кто-то из зала спросил то ли в шутку, то ли всерьёз: а как Жданов умер, не слыхали? Он, не задумываясь: геройски погиб товарищ Жданов, на боевом посту, можно сказать, сгорел в пятьдесят лет. А тот же шутник из зала его и поддел: слух, мол, идёт, что в санатории на клозете от страха, узнав, что срочно Сталину понадобился…

В зале, понятное дело, потеха. А шутника он так и не дознался. Хотя вгорячах пытался. Потом отошёл, даже Боронину не открылся. Так всё тихо и обошлось…

Но закончили с культом, другое началось. Эти книжки появились!.. Кстати, не забыла ли про них Дина Яковлевна?…

Ольшенский поворошил газеты, вот они! Куда денутся? Три яркие обложки – красная, синяя, зелёная, на каждой золотыми буквами «Малая земля», «Возрождение», «Целина» легкомысленно запестрели на его тёмном солидном столе. Месяца не прошло, а уже и школьники знали, кто их настоящий автор. Но и это бы ладно! Зубрить их зачем? И в школах, и в институтах, а теперь вот ещё и ему с секретарями парторганизаций на учёбе! Требуют, чтобы он зачёты принимал и сведения наверх представил. О чём думает Черненко? Складывается мнение, будто специально маразматический облик Генеральному создают умники в ЦК. А по стране анекдоты порхают.

Ольшенский отставил чашку, почесал за ухом тонким пальчиком, отодвинул книжки.

Анекдоты простые с первого взгляда. С лёгким юмором вроде. И даже необидные. Лёгкие. Любовью даже проникнуты к вождю. А глубоко задуматься? Вот у него на лекции один так разошёлся, отвечая на вопрос, что не заметили, как пустился анекдот рассказывать. И про кого? Про Боронина и Брежнева. У горожан Боронин с Леонидом Ильичём с языка не сходят. На Больших Исадах и там судачат. Вот и здесь, в анекдоте том.

Идут они по Москве, и весь встречный народ Боронину кланяется: здравствуйте, Леонид Александрович! Брежнев позавидовал и укоряет: «Авторитет у тебя каков! Меня переплюнул». Боронин перепугался: «Да это земляки, Леонид Ильич, за колбасой приехали в столицу, черти!»

Теперь про эти книжки тоже скоро что-нибудь придумают. А как не придумать?… Только ему не сладко. Ему ещё хлебать да хлебать с этими злосчастными зачётами…

– Павел Александрович. – В приоткрытую дверь заглянула секретарша. – Вас Леонид Александрович к себе просит.

– Что такое? – поднялся он.

– Из приёмной его звонили.

– Почему не сам?

– С Москвой говорит.

– Однако… – засобирался он.

В приёмной спросил:

– Один?

– Максинов, – покачала головой секретарша.

– Давно?

– С полчаса уже.

– Вот те на! – Ольшенский открыл дверь без стука; он никогда не стучался, входя, и где усвоил эту привычку, сам не помнил.

С некоторых пор визиты генерала к первому секретарю обкома стали ему претить. Они инстинктивно вызывали у него злую досаду и жгучую ревность. Всё усилилось после последней стычки с Максиновым по поводу кадровых новшеств; Боронин, оставаясь в нейтральной зоне, молча занял всё-таки не его позицию. Генерал сразу почуял это превосходство и повёл себя наглее. Собственно, внешне ничего не случилось, те же любезные кивки при случайных встречах, обязательные улыбки, но Максинов, словно отрезал, перестал сам звонить и тем более бывать у него.

По правде сказать, всё, что происходило в милицейском ведомстве, напрямую Ольшенского не касалось, там был секретарь партийной организации, приходило время, – тот забегал, всё толково рассказывал без задних мыслей второму секретарю. А как не поделиться? – вождь идеологии обязан знать, кто чем дышит и даже в таких режимных службах. Ольшенский был в курсе, что Максинов угодил в цейтнот со своими кадровыми экспериментами. Простившись с мудрыми, но древними профессионалами, он не нашёл достойной замены и, лишившись опоры в самом уязвимом для милиции месте – уголовном розыске, медленно, но верно погружался в рутину. Его обещания и заверения на совещаниях и заседаниях в обкоме, что он намерен покончить наконец всерьёз с преступностью, сведёт её на мизер, не оправдались. Ежедневные сводки о правонарушениях и бесстыжая кривая уровня преступности твердили обратное: из месяца в месяц преступность только увеличивалась. Было ли это закономерностью или злым роком генерала, можно только догадываться. Особенно затерзала Максинова банда, окрещённая самими милиционерами «санитарами». Эти пресловутые отщепенцы безнаказанно творили что хотели, и генерал ничего с ними не мог поделать. Хитрецы оправдывали своё прозвище, они, как санитары, зачищали квартиры особой категории населения, нападали и грабили избирательно, только тех, у которых было очень много. Ольшенский знал каждого, кто пострадал от рук бандитов: город маленький – люди у всех на виду; он сам даже втайне злорадствовал и не жалел пострадавших – заслужили своим непомерным и откровенным роскошеством. Он – второе лицо в области! – не позволял себе такого. Да что там говорить, все знали, что он во всём брал пример со своего кумира в ЦК – Михаила Суслова; как и тот, всю жизнь в одном пальто проходил. А эти? Пострадавшие? Они не заслуживали его снисхождения.

Но наглые бандитские вылазки увеличивались. Загудел город, а потом и область: милиция бессильна! Нашлись робингуды, народные мстители, которых и самому генералу не по силам одолеть! Такого допускать нельзя!..

Боронин назначил срок генералу. Месяц. Чтобы банда была за решёткой. Ольшенский знал и это, свой человек постоянно докладывал, что осталось немного, а бандиты на свободе…

Собственно, и эта ситуация особенно не волновала Павла Александровича – сколько верёвочке ни виться, а конец придёт, – он не сомневается, что банду ликвидируют, осудят. Будут другие, третьи, их тоже поймают и тоже осудят. Процесс этот непрерывный, как сама жизнь. Идеалист Маркс, хотя и называл себя материалистом, в этой области оказался совершеннейшим профаном, безапелляционно заявив, что преступный мир изживёт себя сам. Ещё одна глупость.

Павла Александровича во всём этом затянувшемся процессе с генералом беспокоило одно – он сам вынашивал мысль завладеть в милиции – огромной могущественной машине принуждения руководящими рычагами управления, которым мог стать политический руль. Существующая система – неэффективная и практически беззубая в милиции кнопка. Нужна другая система, к примеру – политотделы с начальником во главе, который бы являлся одновременно первым замом начальника всего ведомства. Если это не сделать, то ещё пять-десять лет – и милиция превратится в неуправляемый механизм репрессий. О чём постоянно уже начал долбить и его, и Боронина прокурор области Игорушкин; первые симптомы пошли и быстро развиваются: в уголовном розыске процветает мордобой, до «ежовщины» и «бериевщины» два шага.

А Игорушкин – старый волк, знает,