Принципа немедленной организации имущественных поселений придерживался также колонизатор округа Гольдинген в Курляндии Сильвио Бредрих-Курмален, пытавшийся бороться с угрозой дальнейшей продажи земли в ненемецкие руки путем введения права преимущественной покупки. Всего в Курляндии колонизаторы разделили на части 44 поместья, а общая площадь земель, занятых в Курляндии немецкими колонистами, составила 33 500 га.

В Северной Лифляндии в 1912–1913 годах возникла колония единоличников, включавшая в себя 36 немецких подворий, которая в память о волынской деревне, откуда прибыли переселенцы, с 1927 года стала называться Хаймталь. Тесно сплоченные в своих церковных общинах, защищенные древним обычаем минората[281] от раздробления земельных наделов и богатые детьми, эти поселения развивались настолько хорошо, что приток поселенцев из года в год увеличивался без всякой рекламы. Общая же численность колонистов, переселившихся в прибалтийские провинции с 1907 по 1914 год, оценивается в более чем 20 000 человек. Однако начиная с 1913 года русское правительство, вынашивавшее планы по всеобъемлющей крестьянской колонизации Прибалтики, в вопросе переселения туда немецких колонистов начало целенаправленно чинить различные препятствия. С началом же Первой мировой войны дальнейшая работа в этом направлении вообще стала невозможной.

Перестройка исторического сообщества на немецкие народные основы, прошедшая в XIX веке у трансильванских саксов как нечто само собою разумеющееся, или вовсе на национал-активистскую политику у прибалтийских немцев, с их древними местными и сословными политическими традициями, была возможна лишь частично. Поэтому в Прибалтике с учетом исторического положения немцев возникли «народные союзы», которые порой мало олицетворяли собой немецкую нацию. Ведь прибалтийское церковное мышление крепко удерживало взгляды многих немцев в направлении всех жителей края, и поэтому они болезненно воспринимали всякое проявление разобщенности. Прибалтийские же дворяне, уходя своими корнями в древние слои германской истории, по-прежнему сохраняли претензии на власть и управленческую ответственность за весь край, хотя эта власть от них все более и более ускользала. И все же, несмотря на то что из-за принятых законов во время русификации важнейшие области дворянской компетенции оказались утраченными, Законодательные собрания все еще оставались политическими органами. Они по-прежнему являлись чем-то большим, чем общественно-правовые объединения крупных землевладельцев. Тем не менее возникал вопрос, как люди понимали прибалтийскую политику и была ли она в состоянии во времена подъема национальной борьбы соответствовать требованиям изменившихся социальных отношений, охватывая новые потребности народов.

В Лифляндии дворянство углубленно занялось проблемой церковного устройства. В 1906 году оно решилось на отмену помещичьего права патронажа, что стало камнем преткновения в латышских и эстонских общинах. Тогда, чтобы ликвидировать возникшую напряженность, оно, как и лифляндский синод, отклонило прошение о разделе немецкой и латышской церковной жизни, желая сохранить единство церкви.

Когда же дворянство подало в правительство официальное прошение о восстановлении национальных школ с преподаванием на родном языке, выяснилось, что прибалтийское представительство не может считаться органом, выражающим латышские и эстонские культурные устремления. В результате требование предводителя лифляндского дворянства барона Фридриха Мейендорфа о возвращении в крае немецких гимназий и права преподавания в народных школах на латышском языке, как и просьба о разрешении открыть латышские высшие учебные заведения, были отклонены.

В ответ на упреки по данному вопросу с латышской стороны немцы ответили, что предводитель дворянства, хотя и выступил с подобными пожеланиями, полномочий на это не имел и что проблема должна принципиально решаться в интересах всех национальностей. Такой ответ, естественно, был правильным, и подобный подход дворянства шел на пользу всего населения Прибалтики. Однако неизбежным было также и то, что говорящие на разных языках прибалтийцы в плане их национально-культурных интересов принадлежали к разным жизненным сферам. При этом принцип языковой свободы, который был представлен также в революционных требованиях, мог послужить объединяющим началом для консерваторов и социалистов. И то, что борьба за право на преподавание в школах на родном для учащихся языке воспринималась как общее дело, буквально через несколько лет нашло свое выражение в позиции эстляндского предводителя дворянства на заседании русского Государственного совета. Но об этом следует сказать несколько позже.

Последним реформаторским творением лифляндского дворянства явилась земельная налоговая реформа, проведенная в период с 1901 по 1910 год лифляндским чиновником, ученым, писателем и публицистом Александром фон Тобином (1854–1928). В результате этой реформы вместо проистекавших еще со шведских времен устаревших налоговых положений были разработаны обновленные и расширенные статьи, образцом для которых частично послужили саксонские и отчасти прусские уложения. В 1912 году результаты оценки были законодательно подтверждены, и лифляндский ландтаг уполномочил соответствующие органы взимать, начиная с 1913 года, налоги по новой системе налогообложения.

В Эстляндии же по настоянию дворянского руководства в 1912 году ландтаг получил право в будущем облагать налогами в интересах краевой кассы также несельскохозяйственные здания на селе и в населенных пунктах, а вскоре должна была последовать переоценка всех сельскохозяйственных объектов.

С конца XIX века крупные землевладельцы (большинство помещиков являлись самостоятельными фермерами) все более настойчиво стремились соответствовать требованиям, которые предъявляла современная сельскохозяйственная техника. И тон здесь, естественно, задавали крупные хозяйства, организовав в собственных интересах в различных сельскохозяйственных областях новаторскую культурную работу. В этом плане следует вспомнить хотя бы о введении элитного скотоводства. Делом рук немцев является также и современное прибалтийское лесное хозяйство. Если оценить совокупные усилия управленческой деятельности прибалтийских немцев, то можно увидеть культурную и цивилизаторскую продуктивность этой работы, особенно при сравнении ее результатов в Лифляндии, Эстляндии и Курляндии с положением, сложившимся в эстонской Печерской области на восточной границе или в так называемой Польской Лифляндии (Латгалии), которая с ее ополяченным дворянством с 1772 года стала принадлежать России как часть Витебской губернии. О том, насколько сильно разнился в них уровень общей культуры, знает любой знаток Прибалтики.

Применительно к совместному проживанию представителей различных национальностей большим несчастьем явилось то, что после 1905 года в остзейских провинциях актуальные реформы во многих важных областях так и не были осуществлены. Это относилось прежде всего к реформе основных фондов сельского хозяйства и модернизации прибалтийской административной системы.

Аграрное законодательство XIX столетия с его правилами техники безопасности и регулированием величины сельскохозяйственных владений предотвратило дробление края и способствовало возникновению, наряду с крестьянскими домохозяевами, широкого многоступенчатого слоя арендаторов, что давало возможность подняться для безземельных крестьян. Достаток, которого достигло сельское население за несколько десятилетий до Первой мировой войны, свидетельствует о том, что явления обнищания в то время практически отсутствовали. Ведь существовавшая тогда структура сельского хозяйства, где 25 % составляли крупные предприятия, благоприятствовала росту сельскохозяйственного производства.