из тех, которые завязывают рубахи летом на пупе и знают, что надо делать с девчонкой после танцев. Парни оглянулись на нас мельком и больше как бы не замечали. У каждого в руках по «мальку». Выдохнув, дружно приложились. В три «булька» опорожнили их в раскрытые рты, швырнули пустую тару в воду. Скинули брюки, рубахи. Красивые, атлетические тела их заиграли мускулами, они спиной чувствуют, как мы с Сашкой смотрим и ждем.

Парни рисуются. Похлопывают себя по бокам, тихо переговариваются. Наконец, разбегаются и ныряют в ледяную воду! Отфыркиваясь, рыча, гребут мощным кролем против течения в ледяном крошеве. Сильными руками выталкивают тела на помост, встряхиваются, как собаки, одеваются. Закуривают. Кивают нам с улыбкой. И уходят под наши молчаливые аплодисменты. Мы с Сашкой еще долго молчим. Что тут скажешь? Только:

– Да, бля-а-а-ть…

Скорее всего работяги с Обуховской обороны. Скорей всего, вечные скитальцы по 206 статье: выпил, подрался – в тюрьму!

Дурная кровь – так говорят про таких в народе. Когда-то, тысячу лет назад, охотники, дружинники, купцы, пираты, казаки-разбойники, первооткрыватели, бизнесмены. Теперь вот – хулиганы и пьяницы. Социализм всегда декларировал, что таким не место в обществе. Полностью согласен. Таким социалистический лагерь хуже лагеря строгого режима. Скучно. Целые институты и академии марксизма-ленинизма изучают общественные отношения, чтоб сделать жизнь простых людей насыщенной и счастливой, а им скучно. «До лампочки!» – как говорил герой известной комедии Гайдая. Это были диссиденты без цели, революционеры без подвига, извечные бунтари без царя в голове. Скучно!

Страшное слово. На мой взгляд – ближайший синоним слову – бессмысленность! Боюсь, что в скуке и рождается знаменитый русский бунт, бессмысленный и беспощадный.

Хулиганы жили ярко. Они были бесстрашными. Их боялись. За ними гонялась милиция, о них дворовые скальды слагали саги. Трезвым, законопослушным, семейным гордится особо было нечем. Бедность их была очевидной. Унылый быт навевал тоску. Орущий в коляске ребенок вызывал к папаше сочувствие. Перспективы у всех были одинаково скучными. Ну, купил он костюм с отливом, ну съездил в Ялту, и что?

Ничего.

Глава 39. Переходный возраст

Умер Брежнев. Верный ленинец, продолжатель, и т д, и т п. Теперь о нем или хорошо или ничего. Я с чистым сердцем не брошу в старика камень. Он не был злым. Не стоит обвинять его в том, что он не знал, куда рулить. Никто не знал. Проклятая большевистская колея завела в такие топи, что главное было не впадать в панику. Брежнев идеально справился с этой ролью. Глядя в его грудь, увешанную медалями, невозможно было поверить, что дед запутался и не знает куда грести. Его знаменитая речь с кашей во рту, знакомое всему населению бровастое лицо, по которому не пробегала уже давно ни одна мысль, ни одна свежая эмоция, кроме чувства глубокого удовлетворения, его заторможенные движения, напоминающие каждому о печальном бремени глубокой старости – все это внушало мысль, впервые высказанной еще Минихом в XVIII столетии: «Россией управляет сам Господь Бог». Брежнев был просто Его ставленник. Видимо, именно такой и был нужен. В первую очередь нам. Ведь мы были этого достойны, как говорит реклама, не так ли?

Лично я ушел в академотпуск. Решил продлить свои чудесные студенческие годы. Знакомая врачиха сделала направление в клинику неврозов на 15-й линии Васильевского острова, и 45 дней я лечил свою нервную систему уколами витаминов В-6 и В-12, да еще какого-то раствора из алоэ. Чтоб не посещали тревожные мысли, врачи прописали мепробамат. В аннотации к лекарству в пункте «побочные действия» написано, что он вызывает «ложное ощущение благополучия». По-моему, ощущение благополучия может быть только подлинным, и я вполне им насладился!

Впереди был отпуск без малого год. О праздности не могло идти и речи! Я приступил к написанию романа. Всерьез. Отец устроил меня на должность сторожа строящегося корпуса фабрики имени Ногина, и я охранял здание от злодеев по выходным дням. В субботу, после обеда, меня запускали, как сторожевую собаку, за ворота стройки, а в понедельник утром выпускали на волю. Устроившись в теплом кабинете будущего директора, я стучал по клавишам своей пишущей машинки, которую привозил из дома в рюкзаке, с утра до глубокого вечера, так что по всем гулким коридорам было слышно: сторож не спит! Работает…

Роман был как бы о любви. Замес был крутым. Она – фанатичная, бескомпромиссная комсомолка, он… Он – это как бы я. Только поумнее, поироничнее, пообразованнее (таким я хотел себя видеть). Ну и покрасивее, наверно. Приехал этот как бы я в районный центр, списанный с псковского Острова, и познакомился с девушкой прямо в отделении милиции, где она подвизалась дружинницей. Он такой столичный весь, циничный, образованный нигилист, а она прямо-таки предана до мозга костей делу Ленина.

Ну и сошлись… лед и пламень. Она – монументальная коммунистка, он – повеса, обаятельная сволочь, коварный бабник. Как он ее пытался очеловечить! А она решила наставить его на путь истинный. То есть сделать из него правоверного коммуниста. Они сначала забавно бодались, иногда увлекали меня, но скоро выдохлись. Огня не было, одни искры. И секс не предвиделся. Игорь даже и не пытался. Это как соблазнять гипсовую «Девушку с веслом» в парке. Они много гуляли, много говорили… скучно говорили, банально, с нарастающей неприязнью к ним автора. Раздражение героев тоже накапливалось. Так бывает и в жизни – оба любезничают, хотя терпеть не могут друг друга и только ждут удобного момента, чтоб ужалить. Однажды Марья сводила Игоря к постаменту Клавдии Назаровой (это местная партизанка такая была), а потом они пошли на берег реки Великая (о, как утомила меня эта бесконечная ходьба по унылому райцентру, где и кафе приличного было не найти!). Там Марья показала на холм на другом берегу и сказала, что в 44-м на этом холме погиб ее дед, освобождая Псковщину от фашистских захватчиков. Тут Игоря и должно было торкнуть. Я напрягся, вперил взгляд в своего героя и стал ждать, когда он скажет главные, нужные слова. Игоря заклинило. Маша выждала паузу и недоуменно на него посмотрела.

– Да уж, – сказал Игорь и сцепил зубы.

И вот тут я впервые столкнулся с великой тайной искусства: не хочешь срать – не мучай жопу. Муза Мельпомена, которая с брезгливой жалостью наблюдала за моими выморочными усилиями несколько месяцев кряду, – отвернулась! Вместо нее высунулась какая-то козлиная рожа и блудливо мне подмигнула. Произошло это в субботу вечером. У меня во лбу было уже полтора литра