которое мы нашли лежащим на дороге73. Именно несчастье нам заповедано возлюбить прежде всего: несчастье человека, несчастье Бога.

Часто христианство упрекают в противоестественном любовании страданием, болью. Это ошибка. В христианстве речь не идет о боли и о страдании. Они всего лишь ощущения, или состояния души, в каждом из которых можно, конечно, искать некое извращенное наслаждение. Речь идет совсем о другом. Речь идет о несчастье. Несчастье – не состояние души. Это – когда душа стирается в порошок механической жестокостью обстоятельств. В том, что человек в своих собственных глазах из человека опускается до перерезанного пополам червяка, извивающегося по земле, – в этом не найдет себе наслаждения даже извращенная натура. Но и мудрец, герой, святой найдут его для себя не больше. Несчастье есть то, что обрушивается на человека абсолютно вопреки его желанию. Его сущностное, его определяющее свойство – ужас, бунт, который охватывает все существо любого, кто станет его жертвой. Вот что мы должны принять всей душой, с помощью сверхъестественной любви.

Быть в согласии с тем, как существует мир, есть наша обязанность в земной жизни. Богу недостаточно самому находить свое создание прекрасным. Бог хочет, чтобы и оно увидело, сколь оно прекрасно74. К этому и призваны души, соединенные с мелкими частичками этого мира75. Таково назначение несчастья: дать нам возможность думать, что творение Божие прекрасно. Ибо пока, игрою окружающих обстоятельств, течение нашей жизни в основном остается ненарушенным или же затрагивается лишь частично, до тех пор мы готовы верить, будто это наша воля создала мир и им управляет. И вдруг несчастье, к нашему величайшему удивлению, открывает нам, что это вовсе не так. И если после этого мы воздаем славу – мы поистине славим творение Божие. В чем трудность? Ведь понятно, что наше несчастье ничем не умаляет Божественную славу. Значит, оно никак не может помешать нам «благословлять Господа ради великой славы Его»76.

Итак, несчастье – вернейшая примета, что Бог желает быть любимым нами, драгоценный знак Его нежности к нам. Это не отеческое наказание, а нечто совсем другое, что уместнее сравнить с теми нежными ссорами, когда юные жених и невеста еще больше уверяют друг друга в глубине своей любви. Нам страшно заглянуть в лицо несчастью; но если только решимся, то через какое-то время увидим в нем облик любви; как Магдалине открылось, что Тот, кого она приняла за садовника, был Некто совсем другой77.

Христианину, который осознаёт центральное место несчастья в исповедуемой им вере, еще прежде того следует знать, что несчастье даже является в некотором смысле самой сущностью творения78. Быть созданием не означает обязательно быть несчастным; но неизбежно означает быть открытым перед возможностью несчастья. Неразрушимо только несотворенное. Вопрошая, для чего Бог попускает несчастье, мы точно так же могли бы спросить, для чего Он сотворил мир. В самом деле, стоит задать себе этот вопрос. Итак, для чего же Бог сотворил мир? Ведь кажется настолько очевидным, что Бог Сам-по-Себе – более велик, чем Бог и Его творение, вместе взятые. По крайней мере, это кажется очевидным, если мы мыслим о Боге как о бытии79. Но давайте не будем мыслить о Нем таким образом. Только помыслив Бога как любовь, мы познáем это чудо любви, которая связует Сына с Отцом в вечном единстве Божества и одновременно преодолевает Их разделенность пространством, временем и Крестом.

Бог есть любовь, а природа есть необходимость; но послушание делает эту необходимость зеркальным отражением любви. Таким же образом Бог есть радость, а творение есть несчастье, но – несчастье, сияющее светом радости.

Несчастье заключает в себе истину нашей судьбы. Узрят Бога80 только те, кто предпочтет лучше познать истину и умереть, нежели прожить долгую и счастливую жизнь в иллюзии. Решимся идти навстречу одной лишь реальности; и тогда там, где мы ожидали найти только мертвое тело, мы встретим ангела, который скажет: «Он воскрес»81.

Единственный источник света, способный просветить тьму несчастья, это Крест Христа. В любую эпоху, в любой стране – повсюду, где есть несчастье, его истиной является Крест Христа. Каждый человек, который настолько любит правду, что не убегает в глубину лжи, скрываясь от лица несчастья, есть причастник Креста Христова, независимо от того, к какой религии он принадлежит. Если бы Бог помыслил отлучить от Христа людей какой-то страны или какой-то определенной эпохи, мы могли бы понять это по одному-единственному признаку: а именно по тому, что в их среде отсутствует несчастье82. Но мы не знаем из истории о чем-либо подобном. Повсюду, где есть несчастье, там есть и Крест, сокровенный, но присутствующий в каждом, кто, отвергая ложь, выбирает правду и, отвергая ненависть, выбирает любовь. Несчастье без Креста – это ад, а Бог не попустил аду быть на земле.

И наоборот, те – столь многие! – из христиан, которые не имеют силы увидеть в каждом несчастье блаженный Крест83, чтобы с благоговением склониться перед ним, – не имеют части со Христом. Что может яснее обнаружить слабость нашей веры, чем то, как запросто мы обходим проблему при любом разговоре о несчастье, даже в христианской среде. То, как мы говорим о первородном грехе, о воле Божией, о Провидении и его таинственных планах (которые мы, однако, считаем возможным угадывать), о будущих воздаяниях всякого рода, в этой жизни и в будущей, – все это или скрывает реальную природу несчастья, или же остается бездейственным. Когда мы видим подлинное несчастье – единственное, что позволяет нашей совести смириться с ним, это созерцание Креста Христова. И ничто другое. И этого одного – достаточно.

Мать, жена, невеста, – зная, что любимый ею человек в беде и она не может помочь ему или быть с ним рядом, – сама пожелала бы претерпеть равные страдания, чтобы хоть в этом быть к нему ближе, чтобы облегчить столь невыносимую тяжесть бессильного сострадания. Кто, любя Христа, в своем сердце созерцает Его на Кресте, тот будет испытывать облегчение, когда сам переносит несчастье.

По причине сущностной связи между Крестом и несчастьем государство могло бы полностью отделить себя от религии только при абсурдном допущении, что ему удалось «отменить» несчастье. И самая первая причина, почему у государства нет на это никакого права, – в том, что оно само творит несчастных. Уголовный суд, отрезанный от всякой связи с Богом, поистине выглядит подобием ада. Не по причине судебных ошибок или излишней суровости наказаний, но независимо от всего этого, сам по себе. Он загрязняется от постоянного контакта со всевозможной скверной и,