еще не впали в него, будем желать только одного: если оно придет, пусть станет для нас причастностью Кресту Христову.

Но что мы ощущаем всегда и что поэтому позволительно любить – это возможность несчастья. Наше существо всегда открыто перед ним с трех сторон. Наше тело непрочно: любым куском твердой материи можно его проткнуть, изранить, ушибить, навсегда покалечить какой-то из наших внутренних органов. Наша душа ранима, подвержена беспричинным депрессиям и жалким образом зависима от всевозможных вещей и личностей, столь же непрочных и переменчивых. Наше общественное лицо, от которого почти зависит в нас чувство существования, всегда и целиком открыто перед всяческими превратностями. Самый центр нашего существа связан с этими тремя сторонами такими фибрами, что от любой наносимой им сколько-нибудь тяжелой раны истекает кровью. Но особенно губительным или даже уничтожающим саму нашу сущность нам кажется все, что понижает или разрушает наш социальный престиж, наше право на уважение. Настолько мы привыкли считать иллюзию своей сущностью44.

Наша непрочность почти беспредельна; но мы не помним о ней, когда дела у нас более-менее в порядке. Но ведь нам никто не запрещает о ней помнить. Можно постоянно ее видеть и постоянно благодарить за нее Бога. И не только за непрочность как таковую, но и за внутреннюю нашу слабость, что водворяет эту непрочность в самом центре нашего естества. Ибо именно эта слабость позволяет, в каких-то случаях, пригвоздить нас к самой середине Креста.

Итак, можно размышлять о нашей непрочности с любовью и благодарностью при каждом случае большого или малого страдания. Можно думать о ней в дни более-менее сносные. Можно помнить и среди любой радости – чего нам не следовало бы делать, если б эта мысль могла нарушить или уменьшить нашу радость. Напротив: при этой мысли радость только приобретает более сильный и волнующий аромат. То, как легко цветущая вишня осыпается под ветром, делает ее для нас еще прекрасней.

Если мы таким образом направим свою мысль, через какое-то время самим содержанием нашей жизни станет Крест Христов. Без сомнения, именно это хотел выразить Христос, поучая своих друзей45 носить свой крест каждый день46. Но не ту, как думают сегодня, простую покорность перед повседневными мелкими огорчениями, что часто называют именем креста, почти богохульно злоупотребляя этим словом. Нет, крест бывает только один: это вся тяжесть необходимости, которая, заполняя безмерность времени и пространства, может в определенных обстоятельствах сосредоточиться на таком атоме, как каждый из нас, и распылить его без остатка. Носить свой крест означает непрестанно помнить, что мы целиком, всеми сторонами нашего существа, подвластны слепой необходимости, кроме одной лишь точки в душе – столь потаенной, что в нее не проникает и сознание. Как бы жестоко ни страдал человек, но если хотя бы часть его существа осталась нетронутой, и при этом он не осознает во всей полноте, что она избавлена по чистой случайности и в любую минуту может подвергнуться таким же случайным ударам, – он непричастен Кресту. Это касается прежде всего случаев, когда остается нетронутой социальная сторона нашего существа. Вот почему болезнь не принесет никакой пользы, если дух бедности, в своем совершенстве, не будет ей сопутствовать. Всесторонне счастливый человек может в одно и то же время полнокровно наслаждаться счастьем и носить свой крест, если он реально, конкретно и ежеминутно помнит о возможности несчастья.

Но недостаточно о ней просто помнить, надо ее любить. Будем нежно любить суровый облик этой необходимости. Она как двусторонняя медаль. Одна сторона, повернутая к нам, – господство, а другая, повернутая к Богу, – послушание. Сожмем эту необходимость в руке, до боли, чтобы она вошла в самую нашу плоть. Каждый, кто любит, во время разлуки бывает счастлив до боли сжимать в руке предмет, принадлежащий любимому существу. Мы знаем, что вся эта вселенная есть предмет, принадлежащий Богу. Будем до глубины сердечной благодарны Богу за то, что Он поставил над нами как абсолютного правителя – свою рабу, бесчувственную, слепую и безупречно послушную, – необходимость. Она погоняет нас кнутом. Но нам, в этом мире подчиненным ее тирании, достаточно выбрать Бога в качестве нашего сокровища, утвердить в Боге наше сердце47, и тогда мы увидим другую сторону этой тирании, ту сторону, которая есть чистое послушание. Мы – рабы рабыни, но мы и сыны нашего Господина. Как бы она ни помыкала нами, нам подобает с любовью наблюдать ее собственное послушание, ибо мы – наследники дома48. Каждый раз, когда она не делает того, что мы хотим, когда нудит подчиниться тому, чего мы не хотим, – нам дается возможность пройти сквозь нее любовью – и увидеть лицо послушания, которым она обращена к Богу. Счастливы те, кто часто имеют эту драгоценную возможность.

Сильная и продолжительная физическая боль имеет то уникальное преимущество, что наши чувства не могут с ней смириться: так уж они устроены. Мы можем с чем угодно свыкнуться, научиться из всего извлекать себе утеху, приспособиться к чему угодно, но только не к этому. Например, внушив себе иллюзию силы, мы верим, что и вправду над чем-то властны. Или, напротив, в воображении избираем для себя именно то, что на деле нам навязано. Но когда человек в собственных глазах превращается в подобие животного, почти парализованного и всецело отвратительного, тогда эта иллюзия больше невозможна. Еще лучше, если это происходит по воле других людей, через общественное отвержение, если оно делает человека как бы безымянной жертвой; мы говорим не о таком преследовании, которое делало бы героем или мучеником.

Плотская часть нашей души49 чувствительна только к той необходимости, которая имеет характер принуждения, и только к такому принуждению, как физическая боль. Одна и та же истина через физическую боль проникает в нашу чувственную сферу, через математическое доказательство – в наш ум и через красоту – в нашу способность к любви. Поэтому Иов, когда несчастье разорвало завесу его плоти, увидел без покровов красоту мира. Красота мира раскрывается перед нами, когда мы научаемся видеть в необходимости сущность50 мироздания; когда мы находим, что сущность необходимости состоит в послушании той Любви, которая есть и совершенная Премудрость. Весь этот мир, частью которого мы являемся, есть не что иное, как бытие в послушании.

Столь же действенной для познания красоты мира, как физическая боль, может быть и чувственная радость, – когда она настолько естественна, настолько чиста, настолько превосходит ожидание, что мы лучшего не можем и желать или даже не можем поверить, что обладаем предметом этой радости. Суть такой радости