рецессией и усилением динамики модернизации. Тот факт, что в 1966–1968 годах она смогла пройти в семь земельных парламентов и даже получила 9,8 процента в Баден-Вюртемберге, также следует понимать как ответное движение против внепарламентской оппозиции и левого политического течения. Напротив, протестующие студенты рассматривали подъем НДПГ как еще одно подтверждение их предупреждений о возвращении национал-социализма[31].

В этом отношении постоянный возврат к нацистскому прошлому был убедителен и, конечно, неизбежен. Однако в ходе этих дебатов он тоже был опошлен и использовался в качестве шифра почти для всех критикуемых элементов западногерманского настоящего: авторитарные структуры, недемократические процедуры и репрессивные методы воспитания понимались в обобщенном виде как свидетельство продолжающихся традиций «фашизма» и, таким образом, в определенной степени необратимо делегитимировались – даже если такие и подобные явления имели место и в других странах, не переживших национал-социалистического правления. Таким образом, разница между демократическим конституционным государством ФРГ и нацистской диктатурой преуменьшалась. Более того, такая аргументация отодвигала исторический национал-социализм на задний план и сводила массовые преступления национал-социалистов, особенно убийства европейских евреев, к второстепенному, случайному элементу «фашизма».

Можно обозначить это как «второе замещение», вариант поиска дистанции от унаследованной истории. Но это поколение переняло от своих предшественников историческое бремя, которое должно было одолеть его при любых обстоятельствах. Несмотря на все пертурбации и повороты, отношение к преступлениям нацистской истории оставалось отправной точкой западногерманского протестного движения – и, вероятно, также важнейшей причиной его чрезмерной радикализации.

Развитие от возникновения нового оппозиционного движения до распада «новых левых» происходило с начала 1960‑х до конца 1970‑х годов. Как мы видели, примерно к 1965 году создались различные центры либеральной и левой оппозиции, которые переросли в более широкое движение в ходе кампании против законов о чрезвычайном положении и протестов против войны во Вьетнаме. С начала 1966 года по лето 1967 года различные оппозиционные группы сформировали внепарламентскую оппозицию, но это не сопровождалось единой программой. Несмотря на то что СДПГ впервые участвовала в федеральном правительстве, Большая коалиция все чаще подвергалась принципиальной критике, направленность и острота которой сильно варьировалась от группы к группе и от региона к региону. Самой радикальной группой был Социалистический союз немецких студентов в Берлине, Франкфурте и нескольких других университетских городах, порвавший со своими левыми социал-демократическими корнями и проводивший радикальную антиавторитарную линию. Проводимые с фантазией акции, часто больше похожие на хеппенинги, а не на политические демонстрации, вскоре сделали берлинские группы известными на всю страну: например, «пудинговое покушение» на американского вице-президента Хамфри, которое в репортажах некоторых западногерманских газет превратилось в опасное нападение с использованием неизвестных химических веществ. Ироничные и саркастические лозунги на демонстрациях, подчеркнутые отказы от повиновения, например, в суде – такие формы провокации были призваны спровоцировать государственную власть и общество на необдуманные и преувеличенные реакции и «разоблачить» репрессивное ядро общества за либеральным фасадом, что достаточно часто удавалось. Ведь уровень отвращения и враждебности по отношению к протестующим студентам, который проявился у части политиков, общественности и администрации на этом этапе, был действительно значительным. Особенно в бульварных СМИ, в первую очередь издательства «Шпрингер», возмущение против нарушителей спокойствия вскоре приняло яростные формы – и дало студентам ощущение политической значимости, которое не имело под собой никаких реальных оснований.

В то же время, однако, бунтующие студенты продолжали пользоваться симпатией и поддержкой либерального «истеблишмента» и особенно леволиберальных ведущих СМИ, которые иногда критиковали поведение и методы студентов, но не скрывали, что считают их основные проблемы обоснованными или, по крайней мере, достойными обсуждения. Ощущение, что студенты привлекают внимание к реально существующим политическим и социальным проблемам, а также моральным противоречиям в ФРГ и западном мире, было довольно распространенным[32].

Все изменилось 2 июня 1967 года, когда полицейский застрелил демонстранта Бенно Онезорга перед зданием «Немецкой оперы» в Западном Берлине во время демонстрации против визита персидского шаха. Здесь, по сути, все сошлось воедино: демонстрация против поддерживаемого Западом тирана из третьего мира, который эксплуатировал свою страну и кроваво угнетал ее население; разгоряченная таблоидами западноберлинская публика, которая хотела, наконец, покончить с «террором красных»; охрана из агентов персидских спецслужб, которые при попустительстве берлинской полиции начали избивать демонстрантов, и полицейские подразделения, часть которых, казалось, были движимы какой-то скрытой готовностью к гражданской войне. 2 июня стало поворотным пунктом восстания, «событием, создавшим поколение». Однако, прежде всего, это ознаменовало момент, когда к доселе очень цивилизованным протестам добавился элемент насилия, который с тех пор сопровождал внутриполитические противостояния более десяти лет.

Как сам смертельный выстрел, так и попытки Сената и значительной части берлинских газет помешать выяснению обстоятельств смерти Онезорга вызвали почти шокирующий всплеск радикализации как среди сторонников, так и среди более отдаленных сочувствующих студенческому движению[33]. Критика политических и социальных условий в Западной Германии стала более острой, и студенческое движение теперь распространилось за пределы центров протеста на всю Германию. Демонстрации становились все более масштабными и громкими, а лозунги – все более радикальными. Объекты протеста также быстро расширялись – против бюрократии и капитала, против потребительского террора и войны во Вьетнаме, против отчуждения и репрессий, против Советского Союза и США, против фашизма и издательства «Шпрингер»: калейдоскоп притеснений, связанных смутным ощущением, что все взаимосвязано со всем. Для некоторых «лидеров» студенческого движения от возмущения по поводу «запрета на дискуссии» в университете до восприятия революционного кризиса в мировом масштабе зачастую был лишь небольшой шаг. Представление о том, что человек живет на этапе принятия всемирно-исторических решений и, возможно, находится в их центре, идея «исполненного момента, когда все сходится воедино, подхваченное мечтой о безусловном» придавала ситуации в центрах студенческих протестов оттенок неотложности и глобальной актуальности[34].

Это восприятие было доведено до крайности убийством Руди Дучке 11 апреля 1968 года. Почти никто из протестующих не верил, что преступник, молодой рабочий, близкий к Национально-демократической партии, был одиночкой. Скорее, убийство было поставлено в один ряд с убийствами Мартина Лютера Кинга 4 апреля в Мемфисе и Роберта Кеннеди 6 июня в Лос-Анджелесе. Этот международный расклад дал повод к возмущению, вспыхивавшему то тут, то там. Особый гнев студентов ФРГ сначала был направлен против издательства «Шпрингер», чья газета «Бильд» за несколько дней до убийства призвала арестовать «главарей» восстания («Нельзя оставлять всю грязную работу полиции и их водометам»). В дни после убийства во многих местах вспыхнули беспорядки; здания издательства «Шпрингер» подверглись нападению, а машины для доставки газет были подожжены[35].

Теперь дебаты о насилии и встречном насилии усилились во многих кругах студенческого движения. С одной стороны, их подпитывало чувство бессилия перед проявлением государственной власти,