благоприятной, так как Советский Союз, в связи с обострением конфликта с Китаем, настаивал на урегулировании проблемы на Западе и, казалось, был готов пойти на определенные уступки в ответ. Кроме того, Советский Союз, как и другие страны Восточного блока, в 1960‑х годах настолько утратил позиции в экономическом соревновании с западными странами, что активизация экономических отношений с Западом, особенно с ФРГ, была приоритетной задачей. Это улучшило переговорную позицию правительства Брандта – Шееля, которому в противном случае было особо нечего положить на чашу весов.

На первых переговорах, которые проводили сначала эмиссар Брандта Эгон Бар, а затем министр иностранных дел Вальтер Шеель в Москве, советская сторона представила свои максимальные позиции: признание ГДР по международному праву, отказ от воссоединения на постоянной основе и неизменность границ, как внутригерманской, так и по Одеру-Нейсе. На этой основе ФРГ должна была заключить соответствующие договоры с Польшей, ГДР и ЧССР, а на третьем этапе конференция по европейской безопасности, проведения которой давно требовал Советский Союз, должна была окончательно утвердить сложившийся после окончания войны баланс сил и территориальные положения.

Однако западногерманская сторона добилась некоторых важных изменений. Во-первых, договоры с Москвой, Варшавой и Прагой были связаны с соглашением о статусе Берлина, заключенным четырьмя державами-победителями. Это предусматривало сохранение ответственности четырех держав за Берлин и подтверждало, что Западный Берлин все еще не является частью ФРГ в соответствии с международным правом. В то же время, однако, соглашение предусматривало облегчение доступа в Берлин, более широкие правила посещения и сохранение федерального присутствия. С учетом эскалации предыдущих лет, когда Берлин всегда находился в центре холодной войны, это были важные достижения, которые также значительно сузили возможности ГДР для вмешательства. Во-вторых, в ходе московских переговоров «неизменность» границ превратилась в «целостность» границ. Это оставляло открытой перспективу консенсусного изменения – и, таким образом, по крайней мере, возможность устранения внутригерманской границы после сближения или объединения двух германских государств.

Самым сложным оказалось совместить признание ГДР со стороны ФРГ, как бы оно ни было сформулировано, с постулатом воссоединения, закрепленным в конституции. Брандт занял четкую позицию по этому вопросу в своей правительственной декларации. Хотя он прямо говорил о «двух государствах в Германии», он подчеркнул: «Вопрос о международно-правовом признании ГДР со стороны Федерального правительства рассматриваться не будет. Даже если на территории Германии и существуют два государства, то друг для друга они не являются заграницей. Их взаимоотношения носят особый характер»[46]. И здесь советское правительство пошло навстречу западногерманской стороне. В «Письме о германском единстве» правительство Германии заявило, что положения договора не противоречат усилиям ФРГ «по достижению состояния мира в Европе, в котором германский народ при свободном самоопределении восстановит свое единство»[47]. Приняв это письмо, советская сторона, по крайней мере, признала наличие разногласий между двумя сторонами по этому вопросу. «Признание нерушимости границ без окончательного отказа от воссоединения» – такова была суть Московского договора, который в этом отношении в решающих пунктах предрешил последующие соглашения[48]. И следовательно, бундестаг не утверждал германо-советский договор до тех пор, пока не были завершены соглашения с Польшей и ГДР, а также переговоры в Берлине.

Уже на переговорах с Польшей оказалось, что эти предварительные условия имеют далеко идущие последствия. Признание границы по Одеру и Нейсе, самая важная цель польской стороны, не вызвало разногласий у федерального правительства, несмотря на все протесты ассоциаций перемещенных лиц и правого крыла ХДС/ХСС против «отказа» и «предательства». Однако польская сторона хотела, чтобы это признание было гарантировано как обязательное даже для воссоединенной Германии. Правительство Германии, однако, отказалось: оно не могло сделать такое заявление, во-первых, из‑за оговорки о четырех державах для всей Германии, а во-вторых, потому что оно не могло говорить от имени всей Германии. Тем не менее договор был заключен, но разногласия не были полностью устранены. Двадцать лет спустя, во время переговоров «два плюс четыре» весной 1990 года, эта проблема вновь приобрела острый характер, когда канцлер Германии Коль был готов согласиться на признание границы по Одеру и Нейсе объединенной Германией только под давлением западных держав.

Однако самым ярким моментом поездки Вилли Брандта в Варшаву для подписания договора 7 декабря 1970 года стало его коленопреклонение перед памятником погибшим во время восстания в Варшавском гетто в 1943 году – молчаливый жест смирения, который, как никакой другой, был воспринят во всем мире как признание вины Германии и мольба о прощении. Коленопреклонение Брандта также привлекло большое внимание в Польше. Но эхо не было исключительно положительным, потому что Брандт преклонил колени перед памятником польским евреям, а не перед памятником Варшавскому восстанию 1944 года. При таком прочтении признание Брандтом своей вины относилось к убийству евреев, а не к более чем двум миллионам поляков-неевреев, погибших под германской оккупацией. Это вызвало критику[49]. Отношения между ФРГ и Польшей оставались сложными даже после заключения германо-польского договора. Например, польское правительство изначально не хотело разрешить немцам, проживающим в их стране, выехать в ФРГ, что, собственно, и ожидалось в качестве польского контрпредложения за признание границы. Недоверие поляков к немцам не рассеялось и сохранилось после падения коммунистического режима в 1990 году.

Наконец, даже в Пражском договоре от декабря 1973 года, краеугольном камне договоров с Восточной Европой, признание послевоенных границ не было настоящей проблемой. Основным предметом спора здесь была интерпретация Мюнхенского соглашения 1938 года, которое чешское правительство считало «недействительным с самого начала», в то время как германское правительство просто признало, что только текущее соглашение недействительно. Главным вопросом здесь были отчужденные права собственности примерно трех миллионов немцев, переселенных чехословацким правительством после 1945 года с территории, ранее известной как «Судетская область». Если Мюнхенское соглашение считалось «недействительным с самого начала», то в 1945 году «судетские немцы» считались чешскими гражданами, а лишение их имущества Чехословакией, таким образом, было внутриполитическим делом ЧССР. В противном случае речь шла о лишении прав собственности иностранных граждан, из чего могли вытекать требования о реституции со стороны «судетских немцев». В итоге обе стороны согласились считать Мюнхенское соглашение «ничтожным», а спорные вопросы были исключены. В Пражском договоре, подписанном 11 декабря 1973 года, оба государства отказались от всех территориальных претензий и договорились о целостности общей границы. Однако вопрос о законности высылки и экспроприации «судетских немцев» оставался предметом разногласий между двумя странами[50].

Переговоры между ФРГ и ГДР были еще более сложными. Весной 1970 года уже состоялись две встречи между Вилли Брандтом и Вилли Штофом, председателем правительства ГДР, за которыми немцы с обеих сторон следили по телевидению,