Он кивнул на её руки, в которых она держала несколько красных ягод, отрывая у них хвостики.

— Да, — она улыбнулась лукаво, надеясь сгладить неприятный осадок, оставшийся после их разговора, — вы не говорили о том, насколько здесь вкусная земляника! Может, вы её и не пробовали? Попробуйте! — Габриэль протянула ему раскрытую ладонь. — Надеюсь, вы не обиделись на меня за моё… извинение?

— Обиделся? — Форстер спросил это с удивлением, и посмотрев на неё как-то странно, усмехнулся так, будто она сказала какую-то невероятную глупость.

И прежде чем она успела спросить, в чём же дело, он перевел взгляд на ягоды, призывно лежащие на ладони, и внезапно наклонившись, взял её руку в свои. Его губы смело коснулись её ладони, и медленно забирая ягоды одну за другой, покрыли её всю поцелуями, до самого запястья, и задержались на прощание в самой середине, прижавшись сильно и страстно, и опалив кожу горячим дыханием. И никто и никогда не прикасался к её руке так… так долго, нежно и жарко… так чувственно и безумно неприлично…

Если бы небо обрушилось ей на голову, это было бы меньшим потрясением для Габриэль. Она стояла, словно оцепенев, ощущая только одно — как от прикосновения этих губ неведомая прежде горячая волна накрывает её с головой, ломая всё на своём пути, сметая все доводы разума, не оставляя ни одной рациональной мысли в голове, ничего кроме сумасшедшего сердцебиения и сладкого клубка желания, внезапно зародившегося где-то под рёбрами. Она чувствовала лишь, как стремительно слабеют ноги и под кожей разливается жар такой силы, что она ощущает его даже на губах. И она просто стояла и смотрела на затылок Форстера, на его тёмные волосы и воротник рубашки, и не могла даже пошевелиться, оглушённая стуком собственного сердца.

Наверное, ей бы следовало вырвать руку, сказать что-то приличествующее случаю, а может, даже дать ему пощёчину, но всё, что она смогла сделать, когда он её отпустил — сжать руку в кулак, будто удерживая в ней этот поцелуй, и опустить глаза.

— Я не обиделся, Элья, — тихо произнёс Форстер, выпрямившись, — наоборот. Вы сделали мне подарок, о котором я и мечтать не мог.

И не дав ей ответить, он отошёл, чтобы подобрать с земли куртку. А Габриэль бросилась к лошадям, торопливо натягивая перчатки и не попадая в них дрожащими пальцами. Она пыталась совладать со сбившимся дыханием и согнать с лица краску, и почти не слышала того, что говорил ей отец…

— … невероятно! Сандоваль будет в восторге! Это место поистине уникально! Элла, это же просто потрясающе, ты только посмотри…

…но слова долетали до неё откуда-то издалека и были совершенно бессмысленны.

Они возвращались в таком же порядке — Йоста впереди, затем Габриэль, а позади Форстер и синьор Миранди, который почти всё время говорил. И, видимо, в этот раз Форстер был благодарным слушателем, потому что всю дорогу он произносил лишь что-то односложное, в основном соглашаясь с собеседником. А Габриэль кожей ощущала его обжигающий взгляд, и думала только о том, как бы быстрее добраться до остальных, и что вести себя она должна как ни в чём не бывало, но сделать это было не так-то просто.

Взобраться на лошадь она попросила помочь Йосту, улучив минутку, пока Форстер был занят с синьором Миранди. Но вот когда они вернулись, то Форстер первым оказался рядом, и Габриэль поняла, что её попытка вести себя как обычно, провалилась, стоило ему поймать её руку. Всё что она могла — чувствовать, как краснеет, прятать взгляд, и дышать через раз.

Она не могла понять, да что же такое с ней творится, что она сама не своя. И вовсе не стыд тому виной, и не осознание того, что о ней теперь, милостью синьора Грассо, будут говорить дурные вещи, и не присутствие Ромины… Она с трудом выдержала тяжёлый взгляд Ханны и заинтересованный синьора Грассо, и только Ромина, как ни в чем не бывало, протянула ей бокал со словами:

— Мы вас заждались, но вижу, синьор Миранди завладел ценным трофеем!

И Габриэль была ей за это благодарна, потому что дальше всё внимание окружающих привлек к себе её отец восторженным рассказом о своих находках.

Пикник прошёл как в тумане, и всё, на что хватало её сил — не встречаться глазами с Форстером, не находиться с ним рядом и избегать его вопросов. И видимо, это было столь заметно, что Ромина под конец спросила:

— Вы что-то бледны, вам нездоровится?

— Да, кажется, солнце сегодня слишком сильное, — ответила Габриэль, подумав, что это вполне естественная причина, которая объяснит всем её поведение.

А когда они возвращались домой, она поклялась себе:

…Больше никакого пари, никаких споров, пусть лучше она проиграет, но с этого дня она даже не выйдет за пределы усадьбы вместе с Форстером! Никаких совместных поездок! Никаких встреч наедине! Никаких праздников! Никакого ликёра! Никаких роз!

…Пречистая Дева, дай мне сил продержаться эти несколько дней!

Когда они вернулись, Натан остановил Габриэль в холле и произнёс шёпотом:

— Синьорина Миранди, я насчёт Бруно… Вы просили не говорить хозяину про его непослушание, но ежели вы будете его искать, то он прячется в оранжерее. А вчера и вовсе там спал, и другие собаки с ним, так что, я тут подумал — вы бы закрывали дверь туда, а то они всё вам повытопчут.

— Спасибо, Натан, — ответила Габриэль устало, — я буду закрывать.

Она поднялась к себе и заперлась в комнате, отправив Кармэлу спать. А сама села на подоконник, подтянув колени к подбородку и долго сидела, глядя на звёзды и думая обо всём, что произошло. Сейчас, в одиночестве, она, наконец, снова смогла мыслить рационально.

Но увы, от этого было только хуже. Когда схлынули все эмоции и остались только доводы разума, она с сожалением поняла, что если синьор Грассо или сестра Форстера, или капитан Корнелли, в чьей деликатности она теперь уже не была так уверена, если кто-то из них расскажет о том, что происходило здесь, то ей нет смысла надеяться на то, чтобы получить место у родственницы Франчески. Ей нет смысла надеяться на любое приличное место в столице. Ни в один дом её ни возьмут гувернанткой, ни экономкой, ни компаньонкой. И будущее казалось ей беспросветным. Но хуже было то, что она совсем запуталась в себе — не понимала, что именно произошло сегодня между ней и Форстером.

Раньше он всегда держался на расстоянии, и раньше он был сдержан — не позволял себе ничего подобного, даже когда они были наедине в той пещере. Но сегодня…

Этот разговор на лестнице, этот поцелуй, его взгляд, в котором можно было утонуть…

Но и это было не самым страшным. Самым страшным оказалось другое — что-то изменилось в ней самой, потому что она теперь не в силах расстаться с этими воспоминаниями. Не в силах унять сердцебиение и забыть прикосновение его губ, и его дыхание опалившее кожу…

Габриэль прислонилась лбом стеклу и закрыла глаза.