Как же мало времени мы провели вместе, моя дочь и я…

— Я не знаю, каким образом… не иначе, с помощью нечистых демонов д'Альбрэ услышал ее первый крик и ворвался в мою комнату. Я увидела его бешеные глаза, вздыбленную бородищу — и вмиг поняла: я сделаю все, что ему будет угодно, лишь бы позволил мне оставить ребенка. Я уже рот открыла, чтобы ему это сказать; я хотела поклясться в вечной верности, сдаться ему на милость… Но тут он шагнул вперед и вырвал девочку у меня из рук. Она была такой маленькой, ее головка свободно помещалась у него на ладони… Он очень небрежно держал ее, но я не издала ни звука, боясь рассердить его еще больше. Он отошел с ней к окну, чтобы как следует рассмотреть личико при дневном свете. Я боялась дышать, надеясь, что его, как меня, заворожили ее розовые губы, маленький нос, васильковые глазки… Но он повернулся ко мне и только сказал: «А я-то надеялся, это Юлианов ублюдок, а не сына кузнеца!» Тогда я поняла, что было у него на уме. Я попыталась вскочить. Я закричала: «Остановите его!» — но, конечно, никто из слуг даже с места не сдвинулся.

Я смотрю на Чудище, и кажется, что в глазах у него стоят слезы.

— Только Элиза, — продолжаю я. — Только она попыталась спасти мою девочку. Она бросилась к графу, чтобы выхватить младенца. Он толкнул ее, и она упала, ударившись головой о тяжелое деревянное кресло. О том, что от этого-то удара и умерла Элиза, я узнала лишь много дней спустя. А он обхватил толстыми пальцами хрупкую шейку моей девочки и сломал ее. Бросил тельце на пол и вышел из комнаты.

Вот тогда и начался тот ужасающий крик. И потекла кровь. И я не понимала, что это моя собственная родильная кровь.

— Что было потом, я помню очень плохо. Чьи-то сильные и заботливые руки заставили меня лечь. Кто-то с ложечки вливал мне в горло горько-сладкий сироп. И пришла тьма. Благословенная, благословенная тьма. В ней не было ни одной красной капли. Потом мне рассказали, что двумя днями позже мой отец уехал из замка. Скорее всего, лишь поэтому я осталась жива. Будь он дома, старая Нонна нипочем не пошла бы на такой риск. Он, вообще-то, поручил меня заботам мадам Динан, но та менее всего волновалась о том, что я все не поднимаюсь с постели и отказываюсь от еды. А вот Нонне было не все равно. Уж как она бранила меня, тормошила, расталкивала, силясь вернуть назад, в мир живых… Я думала, умом тронусь от ее воркотни.

А может быть, я и тронулась.

— Безумие ли подвигло меня прокрасться на конюшню однажды в ночи, выбрать веревку покрепче и надеть петлю на шею? А потом прыгнуть вниз с сеновала, чтобы оборвать свою жизнь? Нет, это было мужество. Так я думала тогда, так считаю и теперь. Я нашла в себе мужество освободить мир хотя бы от одного д'Альбрэ. Я ведь была дочерью своего отца, это его проклятая богомерзкая кровь текла в моих жилах, и если он несомненно заслуживал смерти, значит ее заслуживала и я. А поскольку убить его было мне не под силу, что ж, я намерена была избавить этот мир хотя бы от своего в нем присутствия… Но высоты падения не хватило, чтобы сломать шею. Я подгибала колени, пытаясь окончательно удавиться, но не получилось: старая Нонна разыскала меня и перерезала веревку. «Убирайся!» — сказала я ей. Она все равно не остановила бы меня. Веревок на конюшне полно, и уж со следующей попытки я как-нибудь да повешусь. Никто и ничто не удержит меня в опостылевшей жизни… Ну, так я думала до тех пор, пока Нонна не заговорила. «Он тебе не отец!» — сказала она, и я застыла на месте, и в первый раз за много дней мне померещился во мраке лучик надежды. Вот тогда-то старуха и рассказала о том, как я родилась. Моя мама очень хотела произвести на свет сына. Ее первое дитя, дочь, родилась мертвой. Но мама все-таки перехитрила д'Альбрэ. Даря мне жизнь, сама она бежала прочь со своим возлюбленным — Смертью. Нонна сказала, что и я пыталась последовать за ними, ибо вышла из утробы бездыханной и посиневшей: пуповина дважды обвилась кругом моей шеи. Но Смерть отвергла меня. Старая Нонна растирала мою кожу и дула мне в рот, пока в конце концов я не закричала.

— Так это она тебя привезла в монастырь Святого Мортейна? — спрашивает Чудище.

Я ненадолго возвращаюсь к реальности и обнаруживаю, что стою в кольце его рук, прижавшись спиной к его широкой груди.

— Да, — говорю я. — Тогда меня отослали в обитель. Сперва я очень буйно себя вела, сестры теряли терпение, и я не могу их за это винить. Однако со временем я успокоилась и даже поверила, будто обрела там убежище. Отныне у меня была цель, было призвание, которому могли послужить мои способности, дарованные Отцом Мортейном. Так оно поначалу и было. Я разделалась с несколькими предателями, перешедшими на службу к французам. Но потом… — Тут голос мне изменяет, ведь, положа руку на сердце, я до сих пор слабо верю, что это вправду случилось. — Потом аббатиса отправила меня назад, в дом д'Альбрэ. Она сказала, что его помощь одной из сторон может определить исход грядущей войны. Поэтому я должна была находиться как можно ближе к нему и сообщать о его планах.

Чудище молчит, но его объятие становится крепче. Он словно бы хочет дотянуться сквозь время и поддержать, уберечь меня тогдашнюю.

— Я с ней спорила, — говорю я. — Противилась как могла, молила и бунтовала, но она уже все решила. И в какой-то момент она поймала меня на единственную приманку, перед которой, как ей было отлично известно, я не устою. Она-де совершенно уверена, что Мортейн наложил на графа отметину, и я вольна буду его убить! Аббатиса даже утверждала, будто сестра Вереда, наша ясновидящая, провидела это. Очередная ложь…

— Кто был отец? — спрашивает Чудище.

— Джосс, сын деревенского кузнеца. Элиза пыталась устроить нам с ним побег. Она даже придумала всякие отговорки для того момента, когда мое отсутствие будет замечено. Но д'Альбрэ дознался.

Я не любила Джосса, меня привлекала свобода, которую он посулил.

А выдал нас Юлиан.

— Нас перехватили, и всадники гнали Джосса, а потом проткнули его копьем. А меня привезли назад связанную, потому что я бешено отбивалась.

Ярость Чудища выдает себя почти незаметными движениями тела, но он молчит. Я же смотрю на витающих призраков, подобравшихся за время моего рассказа вплотную. Вот она, Элиза. Та, что подарила мне Луизу и столько веселого смеха. Вот Франсуаза, давшая мне Юлиана. Моего первого друга, который стал врагом. Вот мама, давшая мне жизнь. И Жанна, чья история, как я теперь понимаю, служила не предостережением, а повестью о мужестве. Жанна пошла на смерть, чтобы избежать ужасов жизни.

Еще я думаю, что из всех злодеяний д'Альбрэ, сколько бы их ни было, самые гнусные — это предательство невинных, которых он клялся защищать и любить. И они должны быть отомщены!

Теперь я больше не сомневаюсь, в состоянии ли Чудище вынести ужасы моего прошлого. Я выложила их все без остатка. А он не разжимает рук, словно не собирается отпускать меня до конца наших дней.

Что-то будит меня. Сперва кажется, что это серебряный лунный луч, протянувшийся от окна до самой постели. Однако потом долетает едва слышный звук — словно шелестят на ветру голые ветви. Я не то чтобы слышу, как произносится мое имя, но шелест определенно зовет меня, приглашает куда-то. Неужто это души убитых жен д'Альбрэ требуют меня к ответу?