Власов слушал нас молча, хмурился, я то и дело перехватывалего непонимающий взгляд.

– Ребята, – спросил он наконец, – я вот иду свами, даже спикером в Госдуме стал, с ума сойти, но все равно иногдаспохватываюсь: а не сумасшедшие ли мы? Неужели в самом деле так фигово? Неужелиот нашего патриотизма действительно ничего не осталось? Вот так спокойнооткажемся от России, от русского языка, от самого слова «русский»?.. Можетбыть, э-э… проснемся и увидим, что все – дурной сон?

– А Россия по-прежнему, – сказал Бронштейнехидно, – одна шестая часть суши.

– Нет, – поддакнул Лукошин, – одна пятая!.. Прицаре, когда российскими землями были и Польша с Финляндией, и еще какие-тоземли…

– Тогда лучше проснуться в Скифии, – вставил знающеБелович. – Тогда Россия… ну пусть Скифия, это ж одно и то же, владелаполовиной обитаемого мира!

Все посмотрели на меня, я грустно усмехнулся, развел руками.

– Боюсь, все еще хуже. Народ откажется от слова «русский» непросто спокойно, а с радостью. У всех уже сидит, как крепко вбитый посамую шляпку гвоздь, что русские – ничтожная криворукая нация,спивающаяся, все ломающая и теряющая. То один, то другой с восторгом повторяет:«…один сломал, а второй куда-то потерялся»? Так говорить с гордостью за своеразгильдяйство! Кроме того, только у нас такая надежда на халяву. У всехпреувеличенно розовые мечты, что в Штатах благотворительные фонды вот такпросто раздают доллары направо и налево. И каждый надеется, что ему сунут такуюпачку, что коню пасть можно заткнуть.

Власов уронил голову, мы видели, как у него из самой глубинывырвалось:

– И это мы?.. Отстоявшие Русь в боях, расширившие еепределы?.. Это мы?

Лукошин буркнул:

– Да, те самые, что открывали острова и страны,освобождавшие Грецию, Италию, просвещавшие дикарей с копьями…

Власов отмахнулся с превеликой досадой.

– Дорогой мой Глеб Васильевич!.. Что вы все проМиклухо-Маклая?.. Да, я согласен, первым из европейцев побывал на островах иоткрыл там какие-то народы. Честь ему и хвала. Но я вижу, что сейчас те папуасыстроят заводы по производству компьютеров шестого поколения, мы у них закупаемпартии жидкокристаллических мониторов, чипы, платы, которых сами производить неумеем. Вот сейчас по стране катится волна ликования: эти папуасы решилизакупить у нас сорок новейших СУ-49М, это даст нам семь миллиардов долларов… Вотчему я ужасаюсь! Папуасы делают у себя и про­дают нам новейшие компьютеры!А вы – Миклухо-Маклай, Миклухо-Маклай!..

Белович сказал:

– Потому и приходится поступать вот так, как предложил БорисБорисович! Это не от желания проехаться на халяву, а от безысходки.

Он посмотрел на мое помрачневшее лицо, умолк. Власов тожевсмотрелся, переспросил осторожно:

– Что-то не так?

– Не так, – ответил я жестко.

– А что?

Я сказал громко, возвысив голос:

– Запомните, у нас нет никакой безысходности. Россия великаи сильна! А решение мы такое приняли только для того, чтобы усилитьпозиции и вес христианского мира…

Лысенко ахнул, широко раскрыв глаза:

– Борис Борисович, вы же атеист!

– А при чем тут религия? Христианской культурой яназываю ту, что позволила создать науку и технологии, а остальные… я говорю овосточных, прогресс полностью отрицают и даже блокируют. Сейчас возниклареальная угроза, что восточные культуры потеснят, а то и вовсе опрокинутзападную.

Они замолчали, еще не ухватив суть до деталей, Власовхмыкнул, никогда во мне не замечал хитрого талейранства, поинтересовался оченьуж невинным тоном:

– А вы уверены, Борис Борисович, что только угроза сВостока заставляет нас… поступить вот так?

Я спросил сухо:

– Что вы имеете в виду?

– Ну… что если бы не резкое наступление Азии, мы бы всеравно затоптали Америку.

В кабинете наступила тишина. Я нахмурился,взглянул ему прямо в глаза. Он взгляд не отвел, но в глубине на месте искорокразлилась чернота.

– Николай Николаевич, – сказал я с расстановкой, –Николай Николаевич… мы приняли новую доктрину. Ей и будем следовать. Понятно?Угроза со стороны Востока намного серьезнее наших внутренних разборок.А наше перетягивание каната со Штатами – личное дело. Внутри однойсемьи. Надеюсь, вам это понятно?

Он подтянулся, даже необъятный живот чуточку подобрал, едвали не щелкнул каблуками. Лицо в самом деле посерьезнело, сказал чуть обиженно:

– Борис Борисович!.. Вы же меня знаете!

– В том-то и дело, – сказал я сварливо.

– Борис Борисович, – сказал он с укоризной, – япрекрасно понимаю, что мы уже почти дотаптывали Америку, но… возникланеожиданная угроза с Востока. Очень серьезная угроза! Пришлось срочносоединиться с Америкой, чтобы дать совместный отпор! Так и будут учить вшколах, это же козе ясно… И еще напишем, что это мы спасли весьцивилизованный мир!

– Самое смешное, – ответил я, – что это в самомделе так.

Ночи темные, а дни серые – такие в Москве, да и по всейРоссии ноябрь, декабрь и даже январь. Только в феврале начинаются изредка ясныедни, но с утра все так же серо, морозно, город укрыт туманом, солнца либо невидно, либо замечаешь только светлое пятно в сплошных серых тучах.

На Новый год во всех скверах продают погубленные елочки,везде гирлянды цветных лампочек, какой чудак станет смотреть на небо, когдатакие яркие рекламы, вывески, обещания на халяву попасть в рай на чужом… да-да,на чужом.

Ледяные звезды сверкают остро, колюще, я почти вижубритвенные грани. И холода от них больше, чем от снега под ногами.

Передернув зябко плечами, снова возвращаюсь за стол, скороуже перестану разгибаться, так и выйду на улицу в скрюченном состоянии.

Девушки, которых привлекла к сотрудничеству Юлия, принеслипрямо в кабинет сандвичи, бутерброды, щедро перемежая изящными бутылочками сэмблемой «Iron man», надо все-таки попробовать, из-за чего все с ума сходят, всамом ли деле мускулы сами растут, без качания железа. Смешно, но дажегосударственные деятели и нобелевские лауреаты хотели бы фигуры атлетов… нотолько чтобы оно как-то пришло само.

Лукошин с удовольствием сграбастал бутерброд побольше, глазаего бросили оценивающий взгляд на хорошеньких девушек, сказал со злостью игордостью разом:

– Иностранцы едут в Россию в поисках невест!.. Гады, черезИнтернет знакомятся, а потом приезжают, вывозят отсюда наших красоток. Нашиженщины ценятся во всем мире! Не такие капризные, как феминизированныеамериканки.