Белович кивнул, поддакнул:

– Так им, гадам, и надо. Пусть вывозят побольше.

– Почему? – спросил Лукошин в недоумении.

– А теперь у них там в Европе будут горы грязнойпосуды, кучи нестираного белья, квартиры не убраны, рубашки без пуговиц… К томуже мужья останутся голодными, пойдут с горя по пивку, а там, глядишь, самиопустятся еще ниже России…

Власов сказал с неудовольствием:

– Ну что вы такой злорадный! Разве нельзя вот так просторадоваться успеху других?

– Нельзя, – ответил Белович твердо. – Если этотдругой, гад, поднимается, то тем самым опускает меня. Даже если я тожеподнимаюсь, но медленнее. Так что это вполне здоровая радость, и нечалицемерить и опускать скорбно глазки!

Но говорил чересчур с пафосом, Власов наконец врубился вситуацию, фыркнул, молча запил зеленоватым напитком, от которого, судя порекламе, жир сгорит, а мускулы взамен нарастут сами, во сне.

Лукошин подошел к карте с сандвичем и бутылочкой в руках,всмотрелся.

– И все-таки мне кажется, что наш уважаемый БорисБорисович что-то темнит. И его интрига гораздо глубже и хитрее, чемпоказывает ее даже нам, его соратникам.

Он поглядывал на меня испытующе, я сразу ощетинился.

– В чем подозреваете, говорите прямо.

– Борис Борисович, я просто не верю, что вы настолько низкооцениваете… Россию. Ну не могла она упасть вот так на самое дно! И вы вэто не верите. Так что я полагаю, что это только маневр. Давление, так сказать,на правительство… и вообще на окружающий мир. Вес нашей партии возроснеимоверно, никто не ожидал, да мы сами такого не ожидали, теперь нужно как-товоспользоваться! От напуганного таким поворотом Востока можем получить огромныеинвестиции, от президента – места в правительстве…

Все помалкивали, смотрели то на меня, то на Лукошина, кто-тозашел ко мне сзади и, жарко дыша в шею, тоже рассматривал карту.

– Да, – согласился я, – мы так привыкли кинтригам, что, если нам укажут прямой путь, обязательно найдем кривизну. Ноесли честно, здесь нет избирателей, мы и есть штаб, то разве сами себе нескажем то же самое, что и электорату: да мы не в состоянии защитить ни ДальнийВосток, ни Сибирь!

Лукошин вскинулся.

– Как это? Пусть в наших войсках моральный дух нижеплинтуса, но у нас есть ракетно-ядерные силы сдерживания…

Я отмахнулся.

– Бросьте, Глеб Васильевич.

Он насупился.

– Это в каком таком смысле?

– А в самом прямом. Вы прекрасно знаете, что никто неотдаст приказ применять ядерное оружие, если китайцы или японцы массами начнутпересекать границу и селиться на землях России. А войска наши… У нас естьтолько небольшие мобильные группы, готовые выполнить любой приказ, они хорошидля спецопераций. Но наша армия, которая составлена из тех, кому не удалось увильнутьот службы… вы всерьез думаете, что вступит в бой? А если учесть, что сгруппами переселенцев… да-да, группами, так это по миллиончику человек каждая,будут и охранные войска, то сумеют ли наши…

– Но это же вторжение! Вон как поднялись против Гитлера!

Белович поерзал, бросая на меня умоляющие взгляды, я кивнул,он сказал с некоторым ожесточением в голосе:

– Глеб Васильевич, позвольте дать справку. Доктрина Гитлерабыла направлена на уничтожение большей части славянства. Москву собиралисьсжечь, а на ее месте устроить пустырь. Русских, белорусов и украинцев –истребить!.. Видите разницу? Да и то, говоря по правде, приходилось ставитьзаградотряды. Слыхали, что это такое? А сейчас, когда чужаки придут простопоселиться, а местных трогать не будут… споначалу…

Он умолк, глядя на меня, я сказал:

– Спасибо, Василий. Итак, защитить не сможем. Дальний Востоки Сибирь пока что наши лишь потому, что Китай и Япония не спешат. Уже могутвзять, но не торопятся… Знают, что все это достанется только им. А у нас всамом деле уникальный шанс повернуть не только историю России, но историю всегочеловечества!

Их лица окаменели, в глазах Власова мелькнулонеудовольствие, а Лукошин всем видом выразил отвращение, даже сдержанныйБронштейн показал, что не приемлет сказанного. Я не сразу врубился, что увсех уже идиосинкразия на высокие слова, всегда при прошлой властиподчеркивали, что именно Россия рулит миром, что у нее самая что ни естьуникальнейшая роль, и вот сейчас, когда в яме…

А ведь перед Россией, подумал я с удивлением, как ниудивительно, судьба действительно снова поставила уникальную цель. Поневолеповеришь, что Россия предназначена для чего-то необычайного, что перевернетсудьбы всех людей. Я в это подспудно верил… и теперь вижу, что моя вера, окоторой пророчески говорил Тютчев, полностью оправдалась!

Я сделал паузу, не потому, что такой эффектный оратор,просто перевести дыхание нужно, но получилось очень кстати. Слушают внапряжении, никто не переговаривается, не гоняет тетрис в наладоннике.

– Да, мне тоже претят высокие слова. И я тоже готов надними поприкалываться… когда говорят другие. Но сейчас только Россия можетизменить курс всего человечества! И определить одна и для всего мира: накаком языке будет говорить человечество в XXII веке: на английском или китайском?

Неделю ночевал в офисе, но все-таки пришлось на одну ночкувернуться в свое Бутово, у меня дома кое-что из документов, которые не доверялофису. Охрана расположилась в коридоре, на лестничной площадке, а двое всю ночьразвлекали консьержку, молодую смешливую девку из приезжих.

Утром я пообещал охранникам, что сегодня и дальше будуночевать в офисе, так уж получилось, смотрел в их серьезные лица, и впервыевсего пробрала дрожь: а ведь за мной действительно идет охота! Куйбышенкознает, что говорит, у него коны есть во всех службах. Уже не только мои бывшиесоратники стараются лишить меня жизни, но подключаются более могучие ивлиятельные партии, организации, движения, чуть позже вступили в игруправительственные тайные службы, а ведь это еще цветочки, если вспомнить, чтоглавный удар могут нанести спецслужбы Китая, Японии, исламских государств…

На выходе из подъезда в лицо швырнуло колючим снегом, дажене снегом, а измельченными, словно на крупнозернистой терке, мелкими льдинками.До самой проезжей части снегу по колено, где же дворники, где хваленаяснегоуборочная техника, почему для России зима всегда неожиданность, ах, черт,под снегом лед… ничего, в моем возрасте падать еще можно, но, если старик воттак шмякнется об заледенелый асфальт, покрытый блестящей корочкой, все костипереломает, они у стариков хрупкие, как у птичек…

Небо еще черное, возле фонарей мельтешит рой снежныхбабочек. С темного неба все еще сыплет, страшно подумать, что творится надорогах. Не ехать сегодня, что ли, к обеду разве что доберусь, а там уже порабудет возвращаться… Увы, я уже не глава прежней РНИ, которую никто не замечал,сейчас мы организация, влияние которой сравнимо по мощи с отдельнымигосударствами.