симптом, постправду – за ложь, под которой якобы скрывается правда. Несмотря на то, что в предыдущей главе мы советовали воспринимать фантазм смерти (фашизм) как симптом фантазма наслаждения (либерализма), иногда случается так, что за Танатосом не проступает никакого Эроса. В ситуации чистого фантазма нет никакого подтекста, не скрывается абсолютно ничего: люди в состоянии фашизма – предельно банальны, откровенны и циничны. Существует снайперский прием: обмануть противника, намекнув ему на ложную лежку снайпера. Дело здесь не в том, чтобы скрыть ложность этой лежки, выдав ее за истинную. Дело – в двойном обмане: сначала дать понять противнику, что ложка – истинная, а потом «открыть правду» – показать, что это – ложная лежка, чтобы по ней не стреляли. И только тогда сделать лежку истинно рабочей, то есть, по сути, потвердить на диалектическом выходе первую мысль, вернувшись от содержания обратно к форме.

Не надо думать, что за циничным высказыванием фашиста всегда подразумевается некий тайный смысл. Мы движемся от формы через содержания к форме, от текста через подтекст к тексту. Всё лежит на поверхности. Если человек выглядит и говорит, как идиот (фашист), не обманывайте себя: он и есть идиот (фашист). Не нужно с неизбежностью задавать вопрос: что скрывается за его желанием убивать или воспевать смерть? Он на самом деле хочет убивать. Ему нравится убивать или наслаждаться убийством. Нужно задать вопрос: почему возникло это желание? Мы не облегчаем болезнь, а ищем её истоки. Истоки болезни кроются в некоем базовом нарушении деятельности организма, породившем цепь заболеваний. Истоки фантазма кроются в фундаментальной травме, породившей все остальные фантазмы. Мы видим эту травму в потере Отца. Откол от традиции обнажает пустоту. Пустота порождает тревогу смерти и тревогу вины, страх перед судьбой и страх перед ответственностью, а неспособность преодолеть эти страхи при помощи мужества. Нехватка мужества рождает желание убивать и желание наслаждаться одновременно, идолов рода и идолов рынка, этнические и либеральные химеры.

Мы говорили о том, что идолы рода рождаются из перенесения на Другого своей активности – способности действовать. Человек становится невротически пассивным и упивается смертью, созерцанием чужой гибели. А идолы рынка рождаются из перенесения на Другого своей пассивности – способности переживать. Человек становится невротически активным и упивается жизнью, добровольным участием в общественной деятельности. В роли Другого выступает извращенная фигура утраченного Отца, его заместитель в виде машины. Глобализм перенимает наши активность и пассивность, поощряя то правых, то левых, то иолов рода, то идолов рынка, то этнические инстинкты, то социальные. Эротические и танатологические фантазмы, как мы видим, могут прикрывать друг друга, служа друг для друга симптомами, а могут каждый транслироваться напрямую. Среднестатистический ксенофоб поощряет убийства, потому что ему просто нравится, как умирают люди другой национальности, или же потому, что он мирится со смертью «чужих» ради перспективы безграничного потребления (как в случае с Украиной, русофобией и Западом). Своеобразным синтезом идолов рода и идолов рынка являются идолы пещер и идолы театра. Иллюзии этноса и иллюзии потребления воплощаются в личных экзистенциальных иллюзиях человека, чья душа и чье тело принадлежат перформативному дискурсу.

При проведении пацификации (дефашизации, расшивки) очень важно обращаться к эффекту комедии: важно знать, как создается фантазм, при помощи каких механизмов работает либеральная пропаганда, а не только реагировать на нее моральным возмущением, попытками просветить и ответной аксиологической пропагандой. Адепты политики мультикультурализма могут быть наивны, но гораздо хуже, если они – не наивны. Тогда под релятивным подходом скрывается нечто большее, чем детская слепота. Против агрессивного постмодерна бесполезно применять анализ симптомов, методики Сократа и весь эпистемологический арсенал рационалистического модерна. Нужно выйти к самой глубокой обиде, базовой травме, которая побуждает маскировать один фантазм другим, переключая коды желаний: желание убивать – желанием наслаждаться, желание наслаждаться – желанием убивать. Идолы рода и идолы рынка, этнический национализм и неолиберальный постмодерн находятся в самой тесной спайке единого Символического Реального. Конформисты осуждают спецоперацию России на Украине, боясь утратить наслаждение комфортом из-за санкций, потому невольно примыкают к националистам. Националисты, в свою очередь, желают убивать русских и оправдывают себя европейскими ценностями.

Взойдем к изначальному ядру – к человеку как таковому. Человеческое, слишком человеческое, – это каждое невинное дитя, убитое на войне, дитя, которое находится вне символических означающих, чистая уязвимость тела как объекта-вещи. Дитя – это левинасовоское «лицо». Человек в своей изначальности, как верно отмечал Жак Ален Миллер, является бессмысленной непарностью имени Бога – нулем, нулевым фонемой, молчанием, не вместившимся в рамки языка, не совпавшим с собой, не равным себе[182]. Нужно найти такого изначального человека. В этом человеке мы увидим проявления общего, универсального, частного, партикулярного, и сингулярного, персонального. Универсальное и сингулярное начала в человеке как в представителе человеческого рода вообще апеллируют к синтагмальной оси бытия, к структуре, к статике, к синхронии, к горизонтальному пространству единого Логоса универсальных смыслов, общих для всего населения планеты, к сфере вневременных, вечных архетипов. Человек открыл их в «осевое время». Это философские универсалии добра, истины и красоты, любви и справедливости, свободы и солидарности. Самое общее в человеке и будет сугубо личным: на этом построен христианский и социалистический универсализм. Но каждый человек, имея общечеловеческий потенциал, принадлежит еще к определённой культурной традиции, имеет духовно-цивилизационную Родину. Культура проявляет себя полностью в диалоге с другими культурами. Мир в целом реализуется через отдельные гештальты цивилизаций.

Цивилизационное начало в человеке постигается через переход от синтагмы к парадигме, от синхронии к диахронии, от структуры к истории, от реально-символического языка к идеальным воображаемым значениям, которые движутся по вертикальной оси времени. Горизонталь и вертикаль, время и пространство пересекаются в человеке. В основе диалектики лежит метафизика, метафизический покой развёртывается в диалектическое движение. Самость всегда лежит на их перекрестке, вбирая в себя исток и поток, новацию и традицию, дух и материю, сакральное и профанное, Бога и ценности культуры, синтез которых приводит к разрыву с предыдущим каузальным рядом и началу нового каузального ряда. Именно поэтому нет никакого противоречия между универсализмом в его этическом понимании и традиционализмом в его культурно-историческом смысле.

Сначала человеку предлагается негативная программа – план расшивки от предыдущих идеологических зависимостей. Для этого активно используется социальный и политический психоанализ, который работает с фантазмами и симптомами, обнаруживая и озвучивая противоречия в слаженной системе согласованных означающих. Эти противоречия указывают на вытесненную самость человека – на его экзистенциальное ядро, которое необходимо буквально «выщелкивать» и «отколупывать», извлекая в качестве избытка из символических игр структуры, из идолов театра. Тогда мы обретем субъекта истинного события, нулевую точку на пересечении времени и