class="v">спи деточка спи

пока нам не настал декабрь

Александр Месропян. «весь август…» [1128].

В строке сорока-сорока ты мне урони перо сороке приписывается возможность воли к адресованному действию.

Беспредложный дательный падеж адресата аномален только для некоторых глаголов, например глаголов движения – в отличие от глаголов речи:

Аист аисту летит

Аист аисту кричит

Неубитого живого!

Дай давай разбудим слово!

Полина Барскова. «Мутабор» [1129].

Замену дательного падежа с предлогом дательным беспредложным можно видеть в таком контексте:

Есть много слов, чтоб их сказать тебе,

не выдав сути. Все слова такие.

Возможно, разум вдруг меня покинул.

Возможно, просто вышел на обед

и щаз придет, вернется отдохнувшим.

Но – не еще, и звуки, опустев,

спускаются мне пылью на постель

и голову мне прячут под подушку.

Надя Делаланд. «Есть много слов, чтоб их сказать тебе…» [1130].

Применительно к последнему контексту синтаксическая норма предполагает сочетания на мою постель или ко мне на постель. Но в данном случае важно, что получатель обозначен не как находящийся в постели, а как тот, кому предназначены звуки (метонимически – поэтическая способность, вдохновение).

В следующем, приведенном полностью, стихотворении Евгения Клюева можно видеть градацию аномальности – от вполне нормативного я спляшу ему до контекстуально обусловленных приказаниями я ему захохочу и я умру ему.

Если фокусник прикажет мне: пляши! —

я спляшу ему: как фокусник прикажет.

Если фокусник прикажет: не пляши! —

так не буду.

Если фокусник прикажет: хохочи! —

я ему захохочу: как он прикажет.

Если он прикажет мне: не хохочи! —

так не буду.

Если фокусник прикажет мне: умри! —

я умру ему: как фокусник прикажет.

Если фокусник прикажет: не умри! —

так не буду.

Если фокусник прикажет мне: люби! —

полюблю я балерину, балерину.

Если фокусник прикажет: не люби! —

полюблю я балерину, балерину.

Евгений Клюев. «И. Стравинский. Петрушка» [1131].

В стихотворении Андрея Туркина грамматически аномальная рецепиентная валентность, возможно, опирается на диалектно-просторечное употребление дательного падежа с глаголом болеть: мне голова болит. Читая этот фрагмент, обратим внимание и на другие аномалии сочетаемости:

Ты нагнулась над речкой с тазами,

Я напротив траншею копал.

Мы с тобой обменялись глазами,

И намек между нами упал.

Ты сказала: «Солдат, я нагнулась,

Ты же смотришь так метко и колко,

Что сорочка из рук утонула,

Словно мне уколола иголка!»

Андрей Туркин. «Ты нагнулась над речкой с тазами…» [1132].

В этом тексте изображена встреча солдата с деревенской девушкой. Диалектизм мне уколола является элементом прямой речи и, соответственно, речевого портрета этой девушки. Носителям литературного языка такая конструкция представляется контаминацией выражений меня уколола и мне больно.

Вероятна здесь и производность от глагола причинить (боль), управляющего дательным падежом рецепиента. Впрочем, сочетание причинить боль неестественно в живом языке, и очень возможно, что именно его стилистическая чужеродность порождает контаминацию, передавая валентность глагола причинить глаголу уколоть.

Заметим, что в этом тексте преобразована стандартная сочетаемость, которая описывала бы эту ситуацию в обиходном языке: девушка не укололась иголкой, а ее уколола иголка. При таком актантно-ролевом сдвиге происходит повышение коммуникативного ранга[1133] участника иголка. Оно усиливается дативом мне, так как он предполагает указание на сознательное целенаправленное действие грамматического субъекта.

Возможно, повышение компонента иголка в ранге связано с метафорически-символическим содержанием образа. Появлению слова иголка в этом тексте предшествует реплика Ты же смотришь так метко и колко, следовательно, существительным иголка буквализируется языковая метафора. А поскольку речь идет об эротическом возбуждении, эта иголка воспринимается как бытовое воплощение стрелы Амура (такое восприятие усиливается наречием метко).

В тексте Туркина есть и другая аномалия управления: из рук утонула. Глагол утонуть в норме не содержит компонента «отправная точка» и не имеет соответствующей валентности, но получает ее от глагола выпасть, фразеологически связанного с сочетанием из рук. Как и во многих других текстах с деформированным управлением, здесь ощутима компрессия высказывания: ‘выпав из рук, утонула’.

В строчке Мы с тобой обменялись глазами очевидна аномалия семантической валентности при соблюдении нормативной грамматической сочетаемости: авторское сочетание метонимически произведено от выражения обменяться взглядами. При этом стертая образность глагола из общеязыкового клише оживляется логическим парадоксом.

В следующем тексте безличный предикатив тихо приобретает значение психического состояния подобно предикативам хорошо, плохо, весело, грустно:

Вот улицы с морями на конце.

Вот боль распускающегося бутона.

Вот я – навсегда я,

я навсегда устал,

МНЕ – ТИХО.

Леонид Аронзон. «Когда наступает утро…» [1134].

Михаил Эпштейн так пишет о беспредложном дательном падеже:

Мы назовем этот падеж, который обозначает всеобщую адресность бытия, глубинным дательным, с тем чтобы отличить его от «нормативного» дательного падежа, который по действующим правилам стандартно управляется только определенными глаголами. «Говорить, возражать, советовать кому» – нормативный дательный; «шуметь, зеленеть, жить, умирать, плакать кому» – глубинный дательный. Он позволяет осознать и вербализовать тот аспект наших действий, который до сих пор не имел регулярного способа выражения в языке <…> Важно понять отличие беспредложной дательной конструкции от родительного падежа с предлогом «для». «Я пишу тебе» – «я пишу для тебя». «Для» – это предлог, указывающий цель действия, то лицо, в пользу которого действие совершается. Дательный падеж не связан с целеполаганием, он указывает не на средство и цель («пишу для тебя»), а на собеседника, адресата, партнера по бытию, того, кому я передаю, вручаю, сообщаю себя («пишу тебе») (Эпштейн 2016: 256–257).

Аномальное управление творительным падежом

Многозначность творительного падежа, разнообразное совмещение его значений, многие лексические и синтаксические ограничения на его употребление (см., напр., Мразек 1960; Вежбицка 2011: 255–301; Русская грамматика 1980; Русакова 2013: 117–121; Печеный 2012; Найдич, Павлова 2019) постоянно порождают в современной поэзии грамматические отклонения от нормы и узуса.

Следующий текст с переосмыслением субъектно-объектных отношений выразительно демонстрирует обмен участников ситуации высоким и низким рангами:

В весенний сумрак

Под грузом сумок

С едою, купленной впрок.

И мой со мною, и мой со мною сурок.

…А как всё это кончится, камни сточатся,

Отговорит и рощица, и пророчица,

Автомобили втянутся гаражами,

Гости – вокзалами, залами, этажами,

Шляпы – коробками, сны и сигары – ртами,

Все поменяются шубами и местами,

В час, когда будет можно всё то, что хочется,

С ветхой единой-плоти одежды сбросив,

Что они сделают? сняв убор из колосьев

С женской родной седеющей головы?

Лягут лежать как псы

и

Будут лежать, как львы.

Мария Степанова. «Свадьба принца Чарльза и Камиллы Паркер-Боулз в прямой трансляции немецкого канала RTL» [1135].