улыбалась не мне, а криво,

губы не меня целовали.

Давид Паташинский. «Уходили в поле, русское поле…» [1153].

У Давида Паташинского наблюдается и метафорическая обусловленность аномальных сочетаний с творительным падежом:

Утром в дом входит дух, говорит ох,

у него дым из ух, в голове плох,

у него вся семья в должниках,

как в жуках.

Он смотрит росой, плачет рукой босой,

подает пищу птицам и дуракам,

и разбегается злой лисой

таракан.

Тараканище, он духа боится весь,

у него вся семья в западне,

а ты мне ко мне не лезь

ко мне.

Я себе думаю духа и воздухом говорю

вполслуха доверяю главному янтарю,

дым из ух, изо рта боевой

поет гобой.

И начинает утро из всех стволов,

соль звука, и ты опять здоров,

голоса знакомые за стеной,

и нежная за спиной.

Давид Паташинский. «Утром в дом входит дух, говорит ох…» [1154].

В строке Александра Месропяна сопьются дождём воробьи аномалия определяется тем, что глагол спиться в норме не требует никаких дополнений (в отличие от напиться):

там ягоды сны и кровавы

там птицы терпимы детьми

в надежде добра или славы

но вишни полягут костьми

прольются вином винограды

сопьются дождём воробьи

Александр Месропян. «там ягоды сны и кровавы…» [1155].

В следующем тексте творительный падеж, вероятно, фразеологически производен от поговорки кот наплакал (о малом количестве чего-л.):

Ну вот и все, надежды больше нет, но есть мечта, которой

                              плачет кошка

голодная, что скажешь ей в ответ, и, каждым словом,

                        как бы понарошку

он очертил приюты и луга, квартиры мелкие, задумчивые пабы,

был сам себе и гончий, и слуга, не пил с лица ни девушки,

                                       ни жабы,

не отрицал, что голос невелик, но вел вовсю, и всей ему хватало,

и если повернулся материк, то это он вздыхает так устало.

Давид Паташинский. «Война» [1156].

В стихах Давида Паташинского есть немало контекстов, в которых творительным падежом управляет прилагательное. В таких случаях творительный падеж приобретает ограничительно-уточняющее значение:

У этой жизни жизни нету, а остальное поищи,

не доверяя амулету, бегут по золоту клещи,

рокочет каменная глотка, во всем привычка околотка

забрать и пользовать до дна, а ты глазами холодна.

Давид Паташинский. «У этой жизни нет сюжета, греми, жестяная манжета…» [1157].

Событием обычен, жег свечу бы случайный сон, полночный

гражданин, и птичьи получаются причуды ловить лицом

попутчиков равнин.

Давид Паташинский. «На слух и хлеб не вырастут слова…» [1158] ;

Хочешь, сынку, сделаю нам шатер, полог ник, рыбы

                     икрой больны,

смотри, воду распарывает, остер, стальной плавник, нож из

                        ее спины.

Давид Паташинский. «капитан мой капитан» [1159] ;

Так ты была последней у меня,

улыбкой грустная, печалью молодая,

нальем вина, заката пятерня

толкнула вниз несчастного Болтая

Давид Паташинский. «в тишине» [1160] :

Быстрая птица на облаке толстом,

черные крылья, стремительный хвост,

жизнь остается за праздничным тостом

тонкой эмалью малиновых звезд.

<…>

Быстрая птица светла новостями,

в черный хомут заряжая каре,

ловкие лицами филистимляне

стену сомнут на вечерней заре.

Давид Паташинский. «Быстрая птица на облаке толстом…» [1161].

Загадочно такое употребление творительного падежа:

Беззвучен утренним стеклом, читает книгу Марко Поло,

дорога обметает склон крылами пыльного бетона,

оставлю дерево расти, пусти, любить меня прости,

плачевно зная солнца зноя, лоснится озеро лесное,

свидетель новых иегов снует растерянных кругов.

Картины креп американов, шершаво ветхое сукно,

лучами солнечных стаканов случайно слову суждено,

сыны любимые, запомним победы горькую кору,

дорогу обещая комьям, подругу подлому двору,

чиста обыденность подарка, читай обиду, бедный Марко.

Друзей продать хватает соли, бормочешь только: отпусти,

топча стеклянные босою, больное поле перейти,

муляж заполнили белила, аквамарина Колыма,

ты позабыть меня любила, пышна перина без ума,

горит угла хрустальный катет, пустое время землю катит.

Давид Паташинский. «Марко Поло» [1162].

Образы стекла проходят через всё стихотворение: Беззвучен утренним стеклом; лучами солнечных стаканов; топча стеклянные босою; угла хрустальный катет.

Вероятно, к этой же группе примеров можно отнести употребление творительного падежа, зависимого не от прилагательных, а от глаголов с адъективной производящей основой и со значением становления признака:

Перед сном что-то себе шепча,

разбирая штуки воздушной ткани,

зимнее солнце пробует первача,

счастье горит в голубом стакане.

Страстные твари гоняют тугой канкан,

крылья дрожат, клювы слюной немеют,

небо течет молоком по твоим рукам,

и за окном темнеет.

Давид Паташинский. «Ранний вечер» [1163] ;

Свет мой милый, дорогой мой, не ходи сегодня в гости,

там такие ходят люди, человековые очень,

у них твердые ладони, у них честные свиданки,

пьют и любят, пьют и любят, а не любят, так кранты.

<…>

Вот и ясно стало, милый, что не пользовал таких,

море было по кормило, ветер тополем затих.

Давид Паташинский. «Свет бездонный, свет бездомный, что ты смотришь мне в лицо» [1164] ;

Дымная навылет хлябь.

Обморочный ночи рост.

Рёбрами худеет рябь

в кварцевом продроге звёзд.

Владимир Гандельсман. «Озера грудной разрыв…» [1165].

Эти образы можно объяснить компрессией высказывания: клювы слюной немеют – ‘птицы не могут произносить звуки, потому что их клювы наполнены слюной и не открываются’; ветер тополем затих – ‘ветер затих, и тополь перестал качаться’; рёбрами худеет рябь – ‘рябь на воде похожа на очертания ребер худого человека или животного’.

У других поэтов тоже встречается аномальное употребление творительного приадъективного и приглагольного падежа с ограничительно-уточняющим значением:

В пустыне кряканьем несытой

В пустыне лебедем неполной

В пустыне аисту негодной

С отверстой раной и открытой

Лежу открытый пыльным волнам

Где ветерок гуляет южный