Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А-а-а, это тот святой отец, про которого вы рассказывали? А что с ним случилось, с отцом-то этим? Вы ему парадигму мировоззренческую порушили?
– Порушили, – несколько мрачно кивнул головой молодой человек. – Не скажу, чтобы конкретно я, но моя вина, конечно, в этом есть.
– Так что случилось-то с ним? С отцом этим вашим? Ну ладно, – Игорь Сергеевич с улыбкой отмахнулся от готового уже излиться потока возражений. – Пусть не вашим, а своим собственным. Что произошло-то в итоге? Каким образом отец святой с тайной соприкоснулся?
– Я уже сказал, что моя вина в том имеется, да, но, вообще-то, это Василия работа…
– Какого? Того самого вашего приятеля, что нас в Соколе ждать будет?
– Его, – мрачно кивнул Павлик. – Он, демон, в принципе во всем виноват, если уж руку на сердце положить. Но тут еще, вы не смейтесь только, и тетушка свою лепту внесла. Я, кстати, глядя на эти синхроничности, все настороженнее к тетушке относиться начинаю. С виду – тихий и мирный человек, но через ее благие намерения уже не один персонаж эту самую парадигму мировоззренческую себе порушил…
– Даже так? А ведь и не скажешь… – Игорь Сергеевич явно забавлялся, подначивая молодого спутника. – От Людмилы Константиновны я подобного ожидать ну никак не мог!
– Да и никто не мог. Отец Фармазон, кстати, в первых рядах, полагаю, удивлялся…
– Да не томите уже, Павел! Что там случилось-то?!
– На даче это у нас случилось, – Павлик почесал затылок. – Год назад, наверное. Тоже летом, кстати. Тетушка с отцом Фармазоном в гости к нам заехали. Там храм у нас рядом старый, вот они – тетушка с отцом Фармазоном – по своим каким-то делам туда ездили, а на обратном пути к нам заскочили. А ко мне как раз Василий в гости нагрянул. Мы с ним без особого повода-то и увиделись. Приехал он, мяса привез, вот и сидели себе спокойно за шашлыком. За жизнь говорили, историями разными друг друга развлекали, а тут – нежданчик такой. В виде тетушки с отцом святым. А у нее, я вам доложу, видимо, план коварный в сей момент вызрел. Она же постоянно всех спасти пытается, а меня – в первую очередь. А потом она же верующая, и на силу слова божественного, как понимаю, очень великие надежды возлагает всегда. Я отца-то этого пару раз мельком только и видел. Здрасьте-здрасьте, что называется, не более, а так уже в полный рост познакомились, как в народе говорят. Тетушка, сдается мне, мамулика застать хотела, да разминулись они. Мамулик в Москву рванула, а тут – эти. Тетушка, в смысле, с отцом святым. Ну нет мамулика – что делать? Сели, попили чайку, а она вдруг собираться начала быстро. Вы, говорит, сидите тут, разговаривайте, а мне, дескать, ехать срочно надобно. А отец Фармазон этот и не против вроде как на природе чуток зависнуть. Поломался для приличия, да и согласился. С удовольствием, говорит, посижу, подышу свежим воздухом и с отроками молодыми побеседую, чем дышит, мол, поколение мятежное и безбожное, изучу. Для полноты картины, ему это, видите ли, необходимо. Вот и изучил… – Павлик помрачнел еще больше. – Мне-то он вообще не интересен был, а Василий мой как заново родился прямо. Впрочем, – он усмехнулся, – они, как два сапога из одной пары, оказались. Отец Фармазон, я имею в виду, и Василий – что братья, прямо, родные! Отец Фармазон, кстати, сразу заявку на победу сделал, стоило только тетушке уехать. А нет ли у вас, говорит, отроки, «Кагора», к примеру, под мясо это замечательное? Я ему объяснил, что «Кагору» вот нет, а коньяка бутылка очень даже есть. Думал, откажется. Жара все-таки на улице, а ему, похоже, по фигу было, чем сознание расширять. Давайте, отвечает, отроки, свой коньяк! Ну, я бутылку и принес, – Павлик усмехнулся. – Так он, не поверите, за час эти ноль пять и засандалил! Причем, что характерно, ни в одном глазу у него! Будто воду пил родниковую. Щеки только маленько раскраснелись, да в глазах огонек какой-то неземной зажегся. А потом, видимо, вдохновение на него накатило, и начал он нам лекции читать про мир безбожный и тьму египетскую, что на людей неразумных напала. Нету, вещает он, значит, в людях веры настоящей, одни фарисеи, дескать, вокруг! Ни доброты, говорит, не видно, ни любви, только злоба и склока сплошная! И живут люди во мраке душевном, и умирают точно так же! Вот он нам всякие такие песни и пел, с максимально возможным энтузиазмом. А чего ему не петь-то, – Павлик покрутил головой, – после ноль пяти, за раз окученных? Знамо дело: после такой ударной дозы в ком хочешь энтузиазм проснется! Он и нам предлагал совместно с ним махануть, но мы отказались. Я так-то редко пью, – он искоса поглядел на невозмутимое лицо слушателя, – а у Василия другие методы для расширения сознания имеются. Вот мы сидим трезвые, его слушаем. А он разошелся: давай дальше нам правду-матку суровую резать! В пастырях, говорит, божьих вся проблема-то, вот что оказывается! Нет в них самих веры, и энтузиазма настоящего нет. Слабы, понимаете ли, стали люди. А ему, дескать, только дай материал для работы – в один миг он искру божественную в душе заблудшей зажжет. Потом начал ко мне приставать с идеями своими позитивными. Я тогда еще и подумал, что тетушка его попросила на меня силу слова божьего обратить. Давай, говорит, отрок, бросай дурь свою и открой глаза для чуда вечного, для любви неземной и божественной! А после призывов этих своих благообразных начал батюшка про скоротечность момента текущего рассказывать! – он рассмеялся. – Это он-то и мне! Нет, говорит, времени ни у кого для неверия и малодушия! Грозный враг, верите ли, уже на пороге и в дом стучится. Вот и батюшка их какой-то еще вчера живее живехонького был, а потом в один момент и помер. И глядя на это, вещает, всем нужно в едином порыве забить на блуд весь земной и в Царствие Божие – стройными рядами! Не то, грозил, как с батюшкой тем, будет – помрете, дескать! А я его возьми и спроси: а точно ли батюшка их помер? Так тот обиделся даже: какие сомнения, мол, быть могут! Точно помер! Вот тут я маху-то и дал, – Павлик тяжело вздохнул. – Я
