моя боль. У меня с языка срывается название, которое работники выкрикивали с таким наслаждением:

– Консьержери.

В мои уши вползает голос Ру: «Суд над тамошними узниками… не более чем формальность».

– Мы должны ехать прямо туда, – решает Гийом. – Моя лошадь у ворот.

Он берет меня за руку, а может, я беру его за руку, мы бегом спускаемся по холму и прокладываем себе путь через толпу на фабричном дворе. Они, похоже, едва замечают нас, но некоторые произносят мое имя, подтверждая, что мадам была арестована именно благодаря мне. Их слова разят, как отравленные стрелы.

– Вот. – Гийом указывает на привязанную серую кобылу – почти такого же цвета, как те папины лошади, которыми он правил в прошлой жизни. Молодой человек садится в седло, протягивает мне руку, я тоже забираюсь на лошадь, устраиваюсь позади него и обхватываю его за пояс.

А в фабричном дворе появляются всё новые группы работников, и все они поглощены одной-единственной новостью. Их возгласы эхом отдаются во дворе десятки, сотни, тысячи раз: «Мадам Ортанс отправится на гильотину!»

Фонтаны и животные

Софи

Едва лошадь успевает перейти мост, как я соскальзываю с ее горячего, забрызганного грязью бока на землю. Спрыгнув вслед за мной, Гийом ведет животное к ближайшей поилке, а я тем временем лихорадочно озираюсь вокруг. Даже здесь, на этом островке посреди Сены, улицы переполнены народом, и я понятия не имею, в какую сторону нам следует податься.

– Ты знаешь это место? – спрашиваю я у Гийома, хотя не понимаю, с чего бы ему наезжать сюда. И столбенею. Неподалеку, справа от меня, возвышается огромное здание. Тюрьму Консьержери с ее светлым фасадом и элегантными башнями, огибаемую, точно крепостным рвом, рекой, вполне можно принять за огромный замок. Но это впечатление обманчиво. В одной из ее камер томилась сама королева, перед тем как отправиться на гильотину. Что, если Ру и тот мужчина с фабрики были правы? Вдруг отсюда для узников только одна дорога?

Я хватаю Гийома за руку и тащу его по ступеням к массивному арочному порталу с дверями, густо забранными решетками толще моих лодыжек.

– Мы ищем женщину, которую привезли сюда сегодня утром, – сообщаю я стражнику и называю имя сестры.

– Возможно, вам она известна под именем Ортанс Оберст или Ортанс дю Помье, – добавляет Гийом.

Стражник с подозрением разглядывает нас.

– Не могу же я помнить всех заключенных! Зачем она вам?

– Произошла ошибка! – восклицаю я. – Женщина, которую сюда заточили, не та, за кого вы ее принимаете.

Стражник внимательно изучает мое лицо.

– Неужели?

Я хочу ответить ему, но Гийом дотрагивается до моей руки.

– Мы бы хотели увидеть ее, гражданин, – говорит он. – Будем признательны, если вы скажете, где ее найти.

Негодование на лице стражника сменяется безразличием. Он уходит внутрь и через несколько мгновений появляется снова, указывая пикой на открытую дверь.

– Спуститесь по лестнице в конце коридора, повернете налево и скажете человеку внизу, к какому заключенному вы пришли.

Оставив Гийома благодарить стражника, я тотчас захожу, памятуя о том, что нельзя терять ни секунды. Но мрачность этого здания, смрадный дух, крысы, шныряющие по грязным пятнам и теням, вынуждают меня замедлить шаг. Я впиваюсь ногтями в ладони, отчаянно надеясь, что узница, к которой мы идем, – не Лара. И с каждым шагом стараюсь подавить в себе растущую, сводящую с ума уверенность, о которой страшно даже думать.

В коридоре нижнего этажа стоит, привалившись к стене, второй стражник, ковыряя шпеньком ременной пряжки мозоль на руке.

– Простите, мы ищем Ортанс Оберст, – говорю я.

– Там, – буркает он, не поднимая взгляда и кивая головой.

Когда третий стражник открывает дверь камеры, я осознаю, что меня безудержно трясет. Порыв сквозняка ударяет мне в лицо, и я зажмуриваюсь в полумраке. Здесь холодно, сыро и стоит тяжелый дух, оставшийся после прежних узников. Я опасливо захожу в камеру и замечаю в углу чью‑то согбенную фигуру, но, когда мои глаза привыкают к скудному свету, я вижу, что это женщина, которая стоит на четвереньках, прижав подбородок к груди. Покрой ее платья указывает на то, что она из богатых, но несчастная хрипит, издавая жуткие стоны – не человеческие, а звериные. Боже милостивый, этого не может быть!

– Лара?

Женщина поднимает голову и поворачивает лицо к двери. Это она, моя дорогая сестра. Черты ее искажены болью.

– Лара! – я бросаюсь к ней и становлюсь возле нее на колени, попадая в какую‑то лужу на полу.

– Софи… – произносит Лара, опаляя меня своим дыханием. – Ребенок… уже на подходе…

– Десять минут, – выкрикивает стражник.

Я оглядываюсь на дверь и вижу остолбеневшего от ужаса Гийома. Стражник кричит еще громче:

– Десять минут. Vous comprenez? [97]

– Немыслимо! – взрываюсь я. – Мы должны остаться с ней, разве вы не видите, в каком она состоянии?

– Десять минут!

Гийом останавливает стражника, хватая его за рукав, свободной рукой достает из кармана кафтана несколько монет и вкладывает их ему в руку.

– Хотелось бы побольше времени, гражданин! – Ради Лары он всеми силами старается не выдать дрожи в голосе, но безуспешно.

Стражник кивает, пряча деньги в карман.

– Час – самое большее, что я могу позволить, – тихо бормочет он, и дверь камеры захлопывается.

Я беру сестру за плечи.

– Дыши, дыши, – умоляю я ее, делая вид, будто мне не раз доводилось видеть рожениц. Но это не так. Я присутствовала при родах всего один раз, в детстве, вместе с матерью, и едва понимала, что происходило.

– Я не могу, – хрипит Лара, и с новым приступом боли лицо ее морщится и искажается. – Еще слишком рано. Он не выживет, я ношу его всего восемь месяцев, слишком рано!

– Ты не должна так думать, – возражаю я. – Только дыши! – Мы обе сидим на корточках, держим друг друга за руки и вместе глубоко дышим. Вдох… Выдох…

Тут я замечаю, во что одета Лара, и узнаю платье, которое видела сегодня на мадам. На ткани, из которой оно сшито, – тот же пестрый узор, что и на фабричных обоях, и даже в эти ужасные минуты, в этой мрачной подземной камере мне кажется пугающе странным, что моя сестра с головы до ног покрыта обойными узорами. Узорами, запятнанными кровью и пропитанными водой.

Гийом прислоняется к сырой стене камеры, не зная, куда деть глаза.

– Что я могу сделать? – умоляет он. – Чем помочь?

– Ты знаешь, как появлялись на свет твои братья и сестры?

– Я… – Гийом мрачнеет. – Нет. На родах разрешали присутствовать только моим сестрам.

Его слова прерывают сдавленные стоны сестры, мы