с ней снова начинаем дышать вместе, неровно, тяжело, и время мучительно замедляется.

Раздается стук двери, снова появляется стражник, хотя мне кажется, что с тех пор, как он ушел, прошло всего несколько минут. Поскольку этот человек вернулся слишком скоро, я предполагаю, что он привел с собой помощь. Но я заблуждаюсь: ожидать этого было бы слишком глупо.

– Всё, время вышло, – объявляет стражник и кивает мне с Гийомом. – Вам двоим пора уходить.

– Мы не можем! – кричу я. – Эта женщина рожает, разве вы не видите? Ее нельзя оставлять одну!

Стражник сопит.

– Дети рождались здесь и раньше. Мы просто выполняем приказы.

– Послушайте, что я скажу, вы должны мне поверить… Это не Ортанс Оберст! – умоляюще говорю я, чувствуя нарастающее раздражение. – Эту женщину зовут Лара Тереза Тибо. Она моя сестра, камеристка Ортанс Оберст. Вы арестовали не того человека.

Мне не верится, что слугой Республики может быть такой бестолковый и равнодушный человек. Это неприемлемо.

Стражник косится на платье Лары, испачканное тюремными отбросами и запекшейся кровью, потом переводит скептический взгляд на меня и пожимает плечами.

– Вы на сестер не похожи. В любом случае не я ее арестовывал.

– Прошу вас, – умоляю я. – Кто здесь главный? Скажите коменданту, что мы хотим срочно поговорить с ним. Нужно же что‑то делать!

– Гражданин… – начинает Гийом, хлопая по карману кафтана. Судя по звуку, у него еще остались монеты, но совсем немного.

– Я больше не могу брать у вас деньги, – заявляет стражник, отталкивает Гийома и идет к двери.

На секунду воцаряется молчание.

– Погодите! – окликает его Гийом. Он достает из верхнего левого кармана камзола какую‑то вещицу – ту самую, которую я видела у него в руках на пороге замка. Это красивое, блестящее кольцо, слишком маленькое для его собственных пальцев. – Вот. – Гийом понижает голос. – Оно из настоящего золота. Мы только хотим поскорее побеседовать с комендантом лично, чтобы объяснить положение. Пожалуйста, посмотрите, что можно сделать. – И он отдает кольцо стражнику. Тот берет золото большим и указательным пальцами и пробует на зуб.

– Сделаю все, что в моих силах, – отвечает он, на сей раз, похоже, удовлетворенный, и удаляется.

Сестра снова кричит.

– Дыши, просто дыши, – говорю я, заглядываю ей под юбки и ахаю. – Лара, держись! Я вижу головку!

Не проходит и часа, как ребенок выскальзывает мне на руки. Крошечное багровое чудо, будто присыпанное белой мукой.

– Это мальчик, – сообщаю я Ларе, и меня снова бросает в дрожь. – О, хвала небесам! Мальчик!

Я уже собираюсь передать младенца сестре, но вдруг понимаю, что он не шевелится и не издает никаких звуков. Может, Лара была права и ребенок не выживет? Мама сотни раз жаловалась, что при моем появлении на свет всё было как раз наоборот. Я тотчас заверещала в полную глотку, чтобы о моем существовании узнали все. Этот малыш тоже должен был закричать.

– Что‑то не так? – тяжело дыша, спрашивает Лара, заметив на моем лице тревогу.

И тут я вижу, в чем дело. Вокруг шеи ребенка обмотана молочно-желтая пуповина.

– Есть у тебя нож? Быстрее! – тороплю я Гийома, молясь, чтобы у него, как у Жозефа, нож обязательно был при себе.

– Что там? – добивается ответа Лара, охваченная паникой.

Гийом быстро выхватывает из кармана нож и протягивает мне. Я разрезаю перекрученный клейкий канатик и быстро снимаю петлю с головы младенца. Наступает гулкая, мертвая тишина.

– Софи?

Пока я размышляю над тем, какие слова подобрать, чтобы объяснять все это сестре, малыш наконец издает первый звук – хриплый, требовательный вскрик, похожий на пронзительный писк орленка. И начинает шевелиться, сучить крошечными ручками и ножками, будто пытаясь проплыть по воздуху прямиком в материнские объятия.

– Ничего страшного, – говорю я Ларе, облегченно выдыхая. – Все в порядке. Он сильный и здоровый.

Пока сестра лежит у стены с осунувшимся, пепельно-серым лицом, я отрываю от ее нижней юбки кусок ткани, чтобы использовать его вместо пеленки. Поспешно плюю на него, обтираю малышу головку, достаю из-под своего плаща шаль и укутываю его, как буханку хлеба. Когда я прикладываю ребенка к груди Лары и она впервые видит маленькое, сморщенное личико своего сына, его широко разинутый рот, раздувающуюся, как миниатюрные кузнечные меха, грудь, кажется, будто в нее влили живительный эликсир.

Мы с Гийомом помогаем Ларе забраться на низкую каменную плиту, служащую лежанкой, и садимся с обеих сторон, окружая ее, как две половинки ореховой скорлупы, а сестра, в свою очередь, обвивает малыша руками, словно драгоценное ядрышко. Над рекой то и дело разносится звон соборных колоколов. Час ночи… Два часа… Нам дали больше времени, чем я ожидала, но все равно недостаточно.

Заслышав громкие шаги вернувшегося стражника, мы с Гийомом вскакиваем на ноги. Но, заметив, что этот человек не отрывает взгляда от своих башмаков, я понимаю, что хороших новостей он не принес.

– Комендант говорит, что ничего нельзя сделать. Уже ночь.

– Вы хотя бы пытались объяснить положение? – спрашиваю я, ощущая, как ухает сердце.

– Пытался.

– Можем мы сами встретиться с комендантом? – спрашивает Гийом.

Стражник мотает головой.

– Он отправился спать. Но просил передать вам, что суд над этой заключенной состоится утром. Если произошла ошибка, она будет исправлена. Правосудие восторжествует.

– Суд? Но разве… – хором произносим мы с Гийомом.

Мысль о суде над сестрой невыносима. Правда, до сих пор Революция была справедлива. И мы не достигли бы прогресса… Я должна верить, что завтра правосудие свершится и ошибка будет признана. Мадам Ортанс наконец арестуют, а Лару освободят.

Хотя стражник не купил нам того, что обещал, кольца Гийому он не вернул, и Гийом не потребовал его назад. Вероятно, в обмен на эту вещицу мы получили еще один час рядом с Ларой. Конечно, кольцо являлось бесценной семейной реликвией. И тут меня пронзает мысль: оно предназначалось для Лары! Вот почему Гийом появился у черного хода: он искал Лару. Наверное, каким‑то образом узнал, что она носит его ребенка. И собирался попросить ее руки. Я с самого начала была права!

– Я поклялась Ларе, что никогда не расскажу, но… – Я хватаю Гийома за руку и крепко стискиваю ее. – Он твой сын… Твой сын!

Солнце и тьма

Лара

Минуты ускользают и испаряются, будто они доли долей секунды. Мое внимание целиком приковано к маленькому новорожденному комочку у меня на руках. Я вновь и вновь восхищаюсь этим крошечным созданием, этим невинным, беспомощным чудом. Меня переполняет любовь, ослепляющая, блистающая, всеобъемлющая, огромная, как солнце, даже больше. Я и не думала, что такое возможно. Но времени почти не осталось.

Я слышу,