как соборные колокола бьют два раза, совсем как часы в гостиной в ночь Весеннего бала. Этот скорбный похоронный звон, точно эхо, вторит словам сестры, я наконец различаю, чтó она говорит Гийому, и понимаю, что тоже должна прервать молчание. Я отрываю взгляд от сына и, видя страдания Софи, вынимаю ее руку из рук Гийома и притягиваю к себе.

– Софи, – шепчу я. – Я все последние месяцы пыталась тебе сказать…

– Я уже знаю. Отец ребенка – Гийом.

Услышав свое имя и, вероятно, предчувствуя, что последует дальше, Гийом поднимается на ноги и тихо отходит к двери.

– Нет, Фи. Ты ошибаешься, – возражаю я. – Отец ребенка не Гийом, а Жозеф.

Я всегда старалась защищать сестру, скрывать то, что, по моему разумению, могло причинить ей боль, даже если это усложняло мне жизнь. Но сейчас на это нет времени, ни единой минуты. Софи гневно вскидывает голову, отмахиваясь от моего заявления, как от предательства. Я еще крепче обнимаю ее.

– Софи, послушай. Все не так, как кажется. – Я не хотела сообщать ей об этом вот так, но время, которое нам осталось провести вместе, незаметно истекает. – Жозеф, он… он меня изнасиловал. В ночь после бала. – Я с трудом сглатываю, страшные слова эхом отдаются от стен камеры, звеня, точно соборные колокола.

Недоверие на лице сестры сменяется ужасом. На секунду я перевожу взгляд на свою руку, которая крепко стискивает ладонь Софи. Я задумываюсь, стоит ли рассказывать Софи об остальном. Но на объяснения нет времени.

– А теперь, Фи, тебе придется сделать то, что я скажу, – торопливо продолжаю я. – Ты заберешь ребенка с собой. Все будет хорошо. Я обещаю…

Я не видела сестру плачущей с тех пор, как умер наш папа, и, хотя в глазах ее ни слезинки, я чувствую, как тело ее содрогается, исторгая одно-единственное рыдание. Софи обнимает меня так крепко, что я опасаюсь, как бы у нас обеих не хрустнули кости.

– Это ненадолго, скоро ты опять будешь с ним, – дрожащим голосом шепчет Софи и прислоняется своим лбом к моему.

Из-за двери слышится окрик стражника:

– Хватит канителиться. У вас была уйма времени. А теперь проваливайте. Tout de suite [98].

И следом за ним в камеру входят еще три стражника.

В эти последние, ускользающие секунды меня осеняет; не знаю, почему я не подумала об этом раньше. Я еще крепче прижимаю к себе сестру.

– Мы забыли про имя для ребенка, Фи, – шепчу я, касаясь губами ее уха. – Я хочу назвать его…

Стражники надвигаются на Гийома. Он повышает голос, и вот уже чьи‑то руки хватают мою сестру и отрывают ее от меня, а она прижимает к груди ребенка. Я только что ощущала его тяжесть – и вот мои руки пусты. Мне будто раздвинули ребра и вырвали из груди сердце. Никогда еще я не переживала такой горькой и страшной утраты.

Ночной Париж

Софи

За стенами тюрьмы ребенок, прижатый к моей груди, начинает жалобно кричать. Не в силах оправиться от потрясения, мы с Гийомом бредем по улице, и ноги у меня подкашиваются на каждом шаге. Невозможно поверить, что не прошло и суток с тех пор, как я поднялась с постели и увидела, как Лара покидает замок вместе с этой женщиной. В это невозможно поверить.

Внезапно малютка у меня на руках перестает плакать и почему‑то умолкает. Я замираю и спешно откидываю конец шали, опасаясь худшего. Ребенок гукает, личико его морщится и тут же разглаживается. Меня переполняет облегчение. А через несколько секунд я слышу, как кто‑то повторяет мое имя:

– Софи… Софи, ты можешь забраться в седло?

Я крепко обнимаю младенца, киваю Гийому, и он подсаживает меня на лошадь.

– Куда мы теперь? – спрашиваю я, и собственный голос кажется мне нереальным, далеким и тихим. – Завтра суд… Мне необходимо утром быть здесь. Нам нельзя возвращаться в Жуи.

– Мы поедем к моей сестре, у которой я живу, и немного отдохнем. Она поможет с ребенком. Это к северу, примерно в миле отсюда. Выдержишь?

Я издаю неопределенный звук, означающий «да», Гийом садится на лошадь, на сей раз позади меня, и дает шпоры.

Мы уже почти добираемся до дома его сестры, когда меня пронзает тошнотворная мысль. Жозеф. Это имя теперь звучит совсем иначе, подобно звону окна, разбитого камнем. Да, раньше я смотрела на Жозефа сквозь мутное стекло, и он, при всех своих недостатках, казался мне совершенством – то есть совсем не таким, какой он на самом деле. Будто его кожа была покрыта тонкими обоями, которые теперь отслоились от стены, обнажив уродливые трещины. Как он мог так поступить с моей сестрой?

Я отгоняю эту мысль и пытаюсь сосредоточиться на том факте, что Жозеф сейчас в Париже, в замке мсье Гюйо, как сказала мне тетушка. Власти прислушаются к нему, я уверена в этом. Если Жозеф сообщит им, что арестовали не того человека, мы сможем отменить исполнение приговора.

И я понимаю, что должна увидеть Жозефа. Хотя это последнее, чего мне хочется.

Леда

Лара

Я лежу, свернувшись клубочком, на каменной лежанке, прижимая руки к опустевшему животу. Пытаюсь отрешиться от боли в теле, сосредоточиться только на моем малютке и Софи, но, коль скоро я призналась ей в случившемся, мои мысли невольно возвращаются к ночи Весеннего бала.

В воздухе моей комнаты витало какое‑то напряжение. Я почувствовала его, когда взглянула на свое отражение в маленьком овальном зеркальце на стене. Пламя свечи, которую я держала в руке, плясало на узорах огибающей меня стены, похожей на разинутую пасть.

Я смотрелась в зеркало только потому, что собиралась раздеться. Мне хотелось поскорее скинуть с себя неудобный бальный наряд, отцепить от волос незабудки. Внезапно над моим плечом возникло отражение лица Жозефа – он бесшумно появился у меня за спиной. Я вздрогнула. И повернулась к нему.

Странное выражение было на его лице: какое‑то отчужденное, застывшее от волнения. В светлых глазах светилась неумолимая решимость. Я сразу поняла, что Жозеф, должно быть, слышал наш с Гийомом тайный разговор, закончившийся всего несколько минут назад, и у меня упало сердце.

С минуту я молчала. Цветы в волосах щекотали кожу, и мне вдруг захотелось сорвать их с головы и растоптать. А после этого избавиться от пышного наряда, украшений и скорчить страшную рожу, чтобы Жозеф больше не желал меня. Я стыдилась дорогого платья, завитых и красиво уложенных волос. Стыдилась своего распутного вида.

Когда Жозеф шагнул ко мне, в