пламени свечи серый атлас, из которого был сшит его наряд, заиграл, еще сильнее подчеркнув цвет его глаз. Странно, но в тот момент я залюбовалась пропорциями его лица и тоже устыдилась этого. Полные губы, небольшая ямочка на подбородке, четко очерченный подбородок… Я почти поняла, почему сестра так увлеклась им, но Софи притягивало не только это. Жозеф заполнял ее душевную пустоту. Он ведь тоже пережил утрату.

– Зачем вы пришли? – процедила я сквозь зубы.

– Как я мог не прийти?

Это звучало утверждением, а не вопросом. Жозеф придвинулся ближе, почти вплотную ко мне, и я ощутила исходящий от него запах перегара, увидела, как хмурятся его брови, жесткие и колючие. Он привык напускать на себя растерянность, словно заблудившийся ребенок.

Жозеф протянул руку к моему лицу, уткнулся носом мне в шею и долго, требовательно вбирал в себя мой запах. Я вспомнила, что душилась лавандовым одеколоном, который он подарил мне на день рождения несколько лет назад. Если отвлечься от запаха спиртного, его прикосновения в тот момент не были мне неприятны, и это возмущало меня куда больше, чем то, что происходило между нами.

Лишь оторвавшись от моей шеи, Жозеф поцеловал меня по-настоящему. Сперва его губы дрогнули на моих губах, совсем как тогда, у дровяного сарая. Затем он начал распаляться, схватил меня за руки и потянул к постели. Ноги у меня будто налились свинцом, носки туфель заскребли по полу, а он продолжал тащить.

Я понимала, что должна воспротивиться, иначе Жозеф сочтет, что я безотказна и сама хочу этого так же сильно, как он. Я принялась мысленно подбирать нужные слова, но язык меня почти не слушался.

– Вы… лишились рассудка, – выдавила я. – Мне страшно!

Но Жозеф только улыбнулся – такой улыбки я никогда раньше у него не видела.

– Страшно? Думаю, нам обоим страшно.

По-видимому, он расслышал только вторую часть моей реплики и неверно истолковал смысл сказанного мной. И тогда я поняла, что уже слишком поздно. Он упал на кровать, увлекая за собой и меня.

Беспомощно нависнув над ним, я почувствовала, что из волос у меня вылезают шпильки, и попыталась удержать их. Но это зрелище только сильнее распалило его, и он впился пальцами в мои плечи, так что я не могла шевельнуться.

– Точно шатер, – произнес он, когда мои волосы рассыпались по плечам, образуя сплошную завесу по обе стороны его головы. – Как же я этого хотел!

Он торопливо повалил меня на спину, а сам очутился сверху. Его руки елозили по моему телу с настойчивостью, от которой ему самому было не по себе. Вероятно, Жозеф, по крайней мере в глубине души, понимал, что поступает неправильно, но ничего не сказал и не остановился.

Между покрывалом и моим предплечьем оказался зажат глянцевитый, прохладный цветок незабудки. И я уже тогда заподозрила, что перед уходом Жозеф поднимет ее с матраса и унесет с собой, так что в итоге она окажется среди других вещей, украденных им у меня. Шпилек, которые я обронила на лужайке в свое первое утро на фабрике. Чепца, который упал у меня с головы во время игры в жмурки. Расчески, которая исчезла после того, как Софи сообщила мне, что Жозеф побывал у нас в спальне. Пуговицы от кофты, которая оторвалась, когда он пьяный шатался возле нашего дома и мне пришлось тащить его к дороге. И, наконец, пера, которое он, видимо, похитил из моей корзины, когда я переезжала в башню. Все эти незначительные мелочи принадлежали когда‑то мне и пропадали одна за другой.

А потом с моим сознанием начало происходить нечто странное: оно, будто освободившись от привязи, устремилось ввысь. Я еще раз попыталась подобрать слова, чтобы возразить, прежде чем это ощущение целиком овладеет мною и лишит меня воли.

– Нет… нет… НЕТ!

Жозеф прижал меня к матрасу, придавив своим весом. Я чувствовала, как он все выше и выше задирает мне юбки и вместе с ними ввысь устремляется мое сознание. Оно уплывало до тех пор, пока не достигло балок на потолке, смутно улавливая под собой какой‑то сдавленный звук, непрерывно убыстряющийся и становящийся все громче скрип. А окружавшие нас фигуры на обоях безмолвно наблюдали за тем, как ускользают и испаряются минуты, – совсем как сейчас.

Воспоминания о той ночи возвращают меня к Софи. Я рада, что призналась ей, рада, что нашла в себе силы. По крайней мере, на душе у меня становится чуть спокойнее. А главное, я далеко от того места, далеко от обоев. Как ни странно, теперь я почти свободна.

Посланец

Софи

На пороге своего жилища в одной рубашке появляется Бенуа Шастэн. Я смутно осознаю, что происходит дальше и как Гийом объясняет зятю, почему мы нагрянули к нему в столь поздний час. Затем рядом с мужем возникает сестра Гийома и, сюсюкая, бережно забирает у меня младенца.

– Боже, он легкий, как воробьиное перышко! – бормочет Агата, расстегивая ночную сорочку. И, обращаясь ко мне, добавляет, что еще не отняла от груди своего младшенького.

– У вас есть письменный прибор? – спрашиваю я сонно, будто это меня, а не их разбудили среди ночи. – Я должна написать письмо. Нельзя терять ни минуты.

Гийом подводит меня к стулу. Я открываю рот, намереваясь втолковать ему, что надо найти Жозефа. Но обнаруживаю, что не в силах произнести его имя.

– Перво-наперво, – подает голос Агата, – тебе надо выпить. – Она кивает мужу, который протирает лицо, прогоняя сон, и наливает из кувшина вино.

Я недоуменно таращусь на них. Мне хочется вскочить со стула, схватить супругов за шиворот, хорошенько встряхнуть и потребовать, чтобы мне немедленно принесли чернила и бумагу.

Бенуа сует мне в руку стакан с вином. Я смотрю на темную жидкость, и мне чудится, что это кровь. К горлу подступает дурнота, и я зажимаю рот рукой. Я не могу это пить.

– Пожалуйста, – с усилием выдавливаю я, пытаясь их вразумить, – я должна написать письмо Жо… мсье Оберсту. Срочно.

– В этом нет необходимости, – отвечает Гийом, и на секунду мне кажется, будто он тронулся умом. – Я поеду в Жуи и привезу его.

Я отодвигаю от себя стакан с вином.

– Его нет в Жуи. Он в Париже. В Мезон-де-Пёплье…

– В замке Гюйо? – к моему изумлению, спрашивает Гийом. – Я знаю это место. Меньше двух месяцев назад наша кузница доставляла туда заказ. Если я выеду сейчас, то застану мсье Оберста еще в постели.

Гийом, разумеется, хочет сделать все, что в его силах, чтобы спасти Лару. Хотя он