– А Флойды?

Хэйес криво улыбнулся.

– От этого я получил наибольшее удовольствие.

– Они избили Эрика?

– Всего лишь за несколько недель до трагедии. Скорее всего, именно они оказались последней каплей. Во время перерыва на ленч Эрика достали их издевательства, и он ударил Нормана. Они получили удобный повод наброситься на него. Избили его до бесчувствия.

– Ты проделал с ними то же самое.

– Да. И я бы с радостью проделал с ними все то же самое снова за то, что они сделали с Лизой, – мрачно добавил он.

– В этом я с тобой согласна.

Его глаза нашли ее зрачки с точностью и интенсивностью лазера.

– У меня противоречивые чувства. Потому что теперь я тот, кто избивает и издевается.

Эмори была рада тому, что он сам это сказал.

– А разве не так?

– Именно поэтому я тебе ничего не рассказал, – холодно сказал Хэйес. – Поэтому я не хотел, чтобы ты знала.

– Ты отпустил бы меня из своей жизни, не сказав ни слова…

– Да. Потому что тебе никогда не понять.

– Попробуй.

– Оправдать мои действия в твоих глазах?

– Нет, оправдай свои действия в своих глазах, Хэйес. Я думаю, что именно от этого ты и бежишь.

Хэйес принялся качаться на каблуках вперед и назад, его лицо стало сердитым и взволнованным. Эмори поняла, что он не в первый раз пытался это сделать.

– Эрика Джонсона запомнят потому, что он убил семь человек, – наконец сказал он. – Но никто не запомнит и даже не узнает имен тех, кто заставил его взять ружье в тот день и спрятаться за кирпичной стеной, запасшись взрывчаткой и обжигающей ненавистью к человечеству.

Те, кто внушил ему эту ненависть, никогда не принимались в расчет. Думаю, это следовало бы сделать. Хотя бы потому, что в тот день сам Эрик тоже погиб, – Хэйес ткнул себя пальцем в грудь. – И я был тем, кто убил его.

Он посмотрел на нее тяжелым взглядом, как будто предлагая продолжить тему. Оттолкнувшись от подоконника, Хэйес принялся бесцельно ходить по комнате, как будто он чувствовал себя в клетке, возможно, в клетке собственной совести.

– Как по-твоему, почему Коннел искал тебя все эти годы?

Он отмахнулся.

– Будь я проклят, если знаю. Возможно, ему хочется облегчить собственную совесть… Едва ли он рад тому, как эта ситуация… разрешилась. Или он не нашел мне замены для своей команды. Или ему просто больше нечем заняться, или он такой же упертый, как какой-нибудь мул.

– Это не причины.

Хэйес остановился и повернулся к Эмори:

– Давай, Док, просвети меня.

– Джек думает о тебе. Ему ненавистна мысль о том, что ты растрачиваешь себя, ведя одинокую жизнь в тени.

Он склонил голову к плечу.

– Вот это да! Ты все это сообразила за… сколько? – он сделал вид, что смотрит на свои часы. – За десять минут? Должно быть, ты посещала занятия по психиатрии в мединституте.

– Ты снова нажимаешь на мои кнопки.

– Ты делаешь то же самое со мной. Кто говорит, что я одинок? И это ты говоришь о том, что я обрек себя на одиночество. Ты, которая замужем за парнем с ледышкой вместо члена. А как насчет твоих забегов на марафонские дистанции? Я не психиатр, но это кажется одержимостью. Почему ты не можешь стоять на месте? К чему ты бежишь? Или от чего?

Хэйес явно пытался вывести ее из себя или перевести разговор с него на нее, но Эмори отказалась подыгрывать ему.

– Последнее время я задаю себе эти же вопросы.

– Тогда ответь на них и прекрати анализировать меня.

– Когда ты в последний раз виделся с сестрой?

– Мы говорили с ней два вечера назад, пока я нес вахту возле больницы.

– Я спросила не об этом. Она любит тебя, Хэйес.

– Откуда ты знаешь, черт побери?

– Коннел сказал.

– Вот трепло!

– Ребекка любит тебя.

– Это ее главный недостаток.

– Твоя племянница любит тебя.

На его скулах заходили желваки, но Хэйес не ответил. Он отвернулся от Эмори и подошел к комоду. Схватившись за его край, он нагнулся к зеркалу, хотя она заметила, что он в него не смотрит.

– И я люблю тебя.

Хэйес резко поднял голову. Их взгляды столкнулись в зеркале.

– Не стоит.

– Слишком поздно. Я уже люблю.

Эмори встала со стула и, подойдя к нему, прижалась щекой к его спине, крепко обняла, сцепив руки у него на груди.

– Ты делаешь все для того, чтобы тебе было больно, Док.

– Может быть. Но это не меняет того, что я чувствую, – она потерлась лбом о его спину и положила ладонь ему на грудь с левой стороны. – Разумеется, ты сделал то, что до́лжно, в тот ужасный день в Уэстборо. Тебе бы только хотелось, чтобы Эрика Джонсона можно было презирать и ненавидеть, а не жалеть.

Хэйес не стал возражать ей, поэтому Эмори продолжала:

– Ты с помощью своего роста и сурового вида держишь людей на расстоянии, они тебя боятся. Но я одна из тех немногих, кому удалось ненадолго заглянуть в твое сердце, – она прижала ладонь к его сердцу, восхищаясь сильными ударами под ее рукой. – И я полюбила то, что увидела.

Эмори не ожидала ответного признания в любви или романтических слов. Когда Хэйес повернулся в кольце ее рук и встал лицом к ней, он выглядел таким же неприступным, как и всегда.

– Считаешь себя умной, да? Ты думаешь, что все про меня поняла.

– Я думаю, что я близка к истине, иначе ты бы не злился.

– Ты хочешь узнать, почему я не могу смотреть на себя в зеркало, Док? Хочешь узнать, от чего я бегу, почему я никак не могу убежать достаточно далеко от Уэстборо?

Понимая, что они добрались до нижней точки его персонального ада, она уже знала, что он собирается сказать.

– Видишь ли, в такой же точно ситуации, при тех же обстоятельствах, видя Эрика в прицеле, я бы все равно нажал на спусковой крючок.

За дверью раздались шаги. В замке повернулся ключ. Вошел Коннел. Эмори и Хэйес торопливо отошли друг от друга, но Джек мгновенно почувствовал напряженную атмосферу.

– Что я пропустил?

– Закрой эту чертову дверь! – рявкнул Хэйес.

Заводя руку за спину и выполняя его приказ, Коннел повторил:

– Что я пропустил?

– Это тебя совершенно не касается, но я рассказывал ей, чем занимался после Уэстборо.

Коннел принес несколько пакетов с едой навынос. Он расставил их на столе. Обращаясь к Эмори, он сказал: