— Ваше высочество, позвольте мне побродить по окрестностям?

— Конечно! — охотно согласился принц.

Соколов углубился в лес. Небо нахмурилось. Рванул по верхушкам деревьев резвый ветерок. Мягко застучали капли по прошлогодней листве, ковром покрывавшей землю, и по молодым, липким и едва разлапушившимся листьям. Запахло прелью и грибами. Только что голосившие птахи куда-то попрятались, замолчали. Лишь дятел, словно каторжник на цепи, монотонно и беспрерывно продолжал свою работу — тук, тук, тук.

Соколов шел по узкой, едва заметной тропинке, петлявшей среди вязов и берез. Он предался печальным размышлениям: «Я давал присягу на верность государю и слово офицера. Николай Александрович совершил необъяснимый, непонятный для меня поступок — оставил престол. В России теперь правят какие-то подонки вроде князя Львова и какого-то припадочного Керенского. Что должен делать я? Служить Львову, Керенскому, Милюкову, «народному правительству» и прочей швали? Нет, этого никогда не будет. Как быть? Может, и впрямь принять приглашение Генриха и тихо дождаться окончания войны в его родовом замке? Закончится война, вернусь в Россию, прижму к груди своего маленького Ивана, поцелую Мари… Или навсегда остаться в Германии, среди ее прекрасного народа? Как быть? Господи, вразуми меня!»

* * *

За ужином генералы делились своим мнением о готовности солдат к весенним боям, обсуждали поставки боевой техники и снарядов, фуража, лошадей и прочее. Пили много вина, и лишь Гитлер скромно помалкивал и к спиртному не притрагивался.

— Почему не пьете, дорогой капрал? — весело обратился к Гитлеру явно симпатизировавший ему Людендорф.

Гитлер отвечал:

— Ваше превосходительство! Я не употребляю алкоголя и не ем мяса. Поедать трупы животных и затуманивать разум алкоголем — это отвратительно! Немцы предназначены для великой миссии — избавить мир от марксистов, масонов, евреев, всех умственно и физически неполноценных особей. И тогда люди всей земли ощутят благотворное влияние германской доброты, ибо земля расцветет и для американца, и для русского казака, и для алеута.

Фон Лауниц полюбопытствовал:

— И кто будет осуществлять эти замечательные идеи?

— Необходимо найти героя, о котором говорил еще великий Рихард Вагнер, который восстанет против разрушения арийской расы. — Гитлер воздел к потолку руки. — Зигфрид, новый Зигфрид явится германскому народу, поведет его за собой к всемирному торжеству. Каждый будет обещать вождю верность, и никто не посмеет изменить своему слову, ибо погибнуть за вождя, за Германию — великое счастье!

Соколова вдруг осенило, он нашел для себя единственно верное решение. Он поднялся с бокалом в руке, воскликнул:

— Именно так! Пьем за верность вождям, за верность своей родине, за верность присяге. Всех прошу встать!

Все дружно поднялись и выпили за великие идеалы.

В этот миг Соколов принял окончательное решение: «Пусть государя принудили отречься от престола, но именно он — соль земли Русской, ему я давал присягу и теперь сделаю все, чтобы выполнить свой долг — или погибну, или уничтожу „Стальную акулу“!»

Застолье шумело почти до полуночи. Все с энтузиазмом праздновали счастливое избавление принца Генриха от неминуемой беды.

Капрал Гитлер попросил разрешения произнести краткий спич, поднял бокал:

— Война — несчастье для слабых рабов, война — радость для истинных героев. Пьем за то, чтобы героическая Германия всегда повергала в прах своих врагов.

— Хох!

Принцы и генералы выпили стоя.

Потом Людендорф, как равного, взял под руку Адольфа Гитлера, и они, усевшись в углу за чашечками кофе, вели между собой оживленную беседу.

* * *

Пройдет шесть лет, и эти двое возглавят в Мюнхене «пивной путч». Людендорф, украсив грудь боевыми наградами и высоко подняв голову, прошагает через кордоны полиции, и никто не посмеет выстрелить в героя минувшей войны. На скамье подсудимых он окажется рядом с Гитлером, и суд его оправдает. Позже он отойдет от политической деятельности. Умрет Людендорф 20 декабря 1937 года в Баварии, окруженный почетом и уважением.

Взлет и падение Адольфа Гитлера известны хорошо, и нет нужды писать о них.

* * *

Соколов, не дожидаясь окончания пира, отправился в штаб. Он хотел просмотреть газеты. Фронтовые новости его мало интересовали — тут продолжался зитц криег — сидячая война, — но больше всего он хотел знать, что теперь происходит в России?

В любезном отечестве, в отличие от фронтовых, события внутренние развивались бурно и страшно.

По приказу принца Генриха, куда бы Соколов теперь ни последовал, ему должны были срочно доставлять русскую периодику.

Дежурный по штабу гауптман Зукель — старый одноглазый человек, с желтым, изъеденным оспой лицом — не желал себе демобилизации, поскольку его жену и дочь потопили англичане, когда те плыли к родственникам в Португалию, и теперь Зукелю было ехать не к кому. Он протянул Соколову газеты и журналы:

— Тут и немецкие, и русские! Не знаю, что пишут в России, а наши — лучше не читать, одно бахвальство… Впрочем, искренняя радость — падение русского царя и грядущий выход самого сильного врага из войны.

Пройдя к себе в комнату, расположившуюся в том же штабном доме, Соколов из пачки немецких газет выудил три экземпляра «Нивы». Один номер был старый, за 4 февраля. О надвигающейся катастрофе — отречении государя — ни слова, ни намека. Зато было множество репродукции с последней выставки передвижников, сказки Надежды Тэффи, реклама воды «Куваки из радиоактивных источников» и средства «для выведения угрей и прыщей бесследно», несколько повестей с продолжением, «новейшие моды» с картинками. И лишь, как бы неинтересное для публики приложение, на последних страницах он обнаружил «Дневник военных действий».

Особое внимание гения сыска обратили строки: «Германское и австрийское правительства ведут ничем не ограниченную тотальную подводную войну всем вражеским и нейтральным судам на море, включая суда санитарные, с мирными гражданами, с продовольственным грузом». И еще, что «германский народ поддерживает такие беспощадные действия».

Соколов подумал: «Подводная акула UN-17, которая так беспокоила государя Николая Александровича, в этот момент пускает на дно ни в чем не повинных людей, и среди них раненые и дети. Что ж! Я объявил когда-то этой UN-17 войну и постараюсь сделать все возможное, чтобы пустить эту ядовитую гадюку на дно морское!»

Испытывая тревогу, раскрыл совсем свежий, за начало марта 1917 года, экземпляр «Нивы». И опять «лучший российский журнал», как считалось в обществе, на первой полосе печатал рекламы: папирос «Сэр», «„Пат-Ниппон“ — шедевр косметики для лица», «„Спермин-Пель“ — вытяжки из семенных желез против старческой дряхлости». Затем шел рассказик никому не ведомого Волина, были напечатаны стих какого-то Головачевского, продолжение повести генерала Петра Краснова, картинки с 36-й выставки «Общества русских акварелистов», искусствоведческие заметки, стихотворение молодого Есенина «Лисица». И только потом, как бы второстепенные, вполне скучные, на малой журнальной площади были напечатаны материалы, которым было суждено на столетие вперед определить лицо великой империи.