— Ваши начальники заставляют вас воевать под чужими знаменами. Они служили австро-венгерской монархии, затем кайзеровской Германии, сейчас пресмыкаются перед панской Польшей.

— Ты что тут брешешь, чертово быдло? — крикнул сотник, расшвыривая толпу возбужденных солдат.

Конь механика с испугом посмотрел на разъяренного сотника и отшатнулся.

— «Кобзаря» Шевченко читаю. Разве нельзя? — с насмешкой спросил механик. И вдруг узнал в сотнике Степана Скуратова. От неожиданности он даже откинулся в седле. Так вот где судьба свела их как врагов!

— А ты кто такой будешь? — закричал Степан и растерянно умолк, тоже узнав механика. — Александр Иванович, ты?

— Я комиссар… Приехал с вашими солдатами потолковать по душам, рассказать им, что правда Шевченко — наша правда, а не польских да немецких панов, не кулаков да бандитов. А ты что же это, от гетмана по наследству Петлюре достался, да? Все новых хозяев ищешь, кто подороже заплатит?

Загривок Степана стал наливаться кровью. Опять этот механик встал ему поперек пути! Какой смысл пререкаться? Надо валить с одного удара, не давая опомниться. Степан выхватил из-за пазухи наган, но солдат с холодными, ничего хорошего не обещающими глазами выбил у него оружие и наступил на него сапогом.

— Подлюга, — выругался солдат, — продажная подлюга…

Сиреневые глаза Степана вспыхнули, но он смолчал. Толпа солдат была настроена явно против него. Со всех сторон на площадь сбегались петлюровцы, их винтовки зло щетинились штыками. Многие колебались, они еще помнили военно-полевые суды, и не один из них водил своих товарищей на расстрел.

Никита, проводник, поддержал Иванова:

— Хлопцы, я побывал в гостях у товарищей, ничего плохого про них не скажу. Никто даже пальцем меня не тронул. Видал я у них душ пять наших земляков. Так что предлагаю: айда служить до красных!

В толпе послышались крики:

— Пошлем Петлюру к черту и отберем у Багмета землю!

— Хлопнуть бы этого комиссара, нечего с ним цацкаться… Вяжи его, сукина сына!

С седла видел Иванов, как человек десять, заспорив между собой, начали рубиться саблями; как собирались у церковной ограды местные крестьяне, ненавидевшие петлюровские порядки; как вышел из поповской хаты полковник, видимо Багмет, крикнул: «Это что, бунт?» Полковник сразу догадался, что вмешиваться уже поздно, вскочил на коня и, увлекая за собою штаб, поскакал из села к ветрякам, у которых стояла батарея трехдюймовок.

Петлюровцы молча прислушивались к тем, кто открыто ратовал за переход к большевикам. Офицеры, какие поумнее, садились на коней и наметом удирали из села, вслед за своим полковником.

Опыт большевистского агитатора и пропагандиста подсказал Иванову, что петлюровские солдаты все больше склоняются на его сторону. Было бы хорошо, если бы командир отряда, оставшийся в Дмитриевке, догадался и ввел сейчас в Чумаки красноармейскую часть.

Перепуганный Степан вскочил на тачанку, ударил из «максима» в солдатскую толпу, надеясь зацепить пулей ненавистного механика.

Несколько человек с проклятьями упали на землю. Оставшиеся в живых без команды бросились через трупы убитых к своим не успевшим бежать командирам и обезоружили их, связали зелеными и красными матерчатыми поясами.

Какая-то рота полка, поднятая по тревоге, в полном порядке уходила из села.

— Дуй в Дмитриевку, скажи командиру красных — пускай идет со своим войском сюда! — приказал Иванов Никите и спрыгнул с седла.

Петлюровец сел на коня и скрылся в проулке.

С полкового слинявшего желто-блакитного знамени сорвали красивый, вышитый цветным шелком портрет Шевченко, и молодица, та, что с пустыми ведрами перешла комиссару дорогу, достала из своей скрыни червонную китайку и нашила на нее портрет. Она сказала комиссару:

— Если будете ночевать в нашем селе, приходите к нам в хату. — Подошла ближе, шепнула на ухо: — Мой чоловик тоже у червонных.

На красном фоне знамени усатое лицо поэта ожило и словно помолодело. Молодица вынесла знамя на улицу. Под ним большевистский комиссар Иванов построил шумящий от возбуждения полк украинских крестьян.

Вскоре послышался конский топот, и в Чумаки на рысях с шашками наголо вошла полусотня красных.

Иванов вздохнул. Он чувствовал невероятную усталость, лицо его осунулось, постарело.

К нему подскакал командир отряда и, покручивая усы, сказал простосердечно:

— Спасибо, друг. Признаться, не ожидал, что мужиков можно так легко с одних рельсов перевести на другие. Подождем, пока подтянется наша пехота, и пойдем на Александровку, Соленое, Волошино, на соединение с нашими частями, наступающими на Екатеринослав. Город занят махновцами. Надоел мне этот Махно хуже горькой редьки!

XXI

Заняв Чарусу, белогвардейские войска, преодолевая слабеющее сопротивление, по кратчайшим Курскому и Воронежскому направлениям устремились на Москву. Кто мог сказать тогда, что эти крепко сбитые боевые полки спешат навстречу своей гибели?

Нетерпеливый и честолюбивый Деникин торопил армию. Он кусок за куском отрывал от Советской России плодороднейшие губернии, лишал ее хлеба, военных припасов, людских пополнений для армии. Белые дивизии комплектовались за счет мобилизованных. По донесениям штаба, состав Вооруженных сил юга за пять месяцев возрос с шестидесяти четырех до ста пятидесяти тысяч штыков и сабель.

Вместе со своим правительством — членами Особого совещания — Деникин из Ставки, расположившейся в Таганроге, выехал в Чарусу. К специальному поезду прицепили товарный вагон, из которого доносилось ржание белого жеребца. На этом коне генерал собирался въехать в Москву.

…Вернувшись ночью из театра в особняк, Деникин машинально заглянул в комнату, занятую его адъютантом штабс-капитаном Гнилорыбовым. Адъютант сидел за маленьким палисандровым столиком и рассматривал три портрета Ленина, вырезанных из какого-то советского журнала. Он не слышал, как подошла к дому машина, как простучали винтовками о пол казаки караула. Встретившись с недоумевающим взглядом генерала, который увидел портреты, Гнилорыбов смутился и виновато встал. С минуту длилось неловкое молчание.

— Ваше превосходительство, гляжу на эти портреты и думаю, что главный наш противник не Троцкий и не главком Вацетис, а вот этот сугубо штатский человек, — медленно проговорил Гнилорыбов, обдумывая каждое свое слово.

Деникин переспросил. Недавно он был слегка контужен разорвавшимся снарядом и плохо слышал. Гнилорыбов отчетливо, как на уроке, выговаривая слова, повторил все, что сказал.

Генерал взял со стола один из портретов, поднес его к лицу, бросил на пол. Вспомнилось: как-то ему попалась на глаза подшивка газеты «Правда», он взял ее к себе в кабинет и весь вечер с обостренным интересом и неприязнью читал отчеты о VIII съезде РКП(б), состоявшемся в конце марта. Съезд принял решение о переходе от политики нейтрализации середняка к политике прочного союза с ним.

За спиной Деникина Гнилорыбов заметил поучительным тоном:

— Теперь, после раздела помещичьих земель, середняки составляют большинство в деревне. Брось палку, и обязательно