сумма, в какую ему обошлись выборы, легла тяжелым бременем на саксонский бюджет, вызывая громкие жалобы «чинов» курфюршества, на которые Август обращал мало внимания, правя государством с беззаботностью ветреного студента. Для достижения намеченной цели он не затруднился пожертвовать не только деньгами, но и верой. Он, курфюрст Саксонский, государь того дома, который со времени Реформации был оплотом лютеранского вероисповедания в Германии, ради польской короны перешел в католичество. Впрочем, принимая католицизм, он едва ли вступал в сделку с совестью, ибо, по выражению одного современника, не менял веры, а только принимал веру, потому что раньше не имел никакой. По существу, будучи вольнодумцем в религиозных вопросах, настоящим представителем XVIII в., он был совершенно равнодушен ко всем исповеданиям.

С первой же встречи, с первых же обращенных друг к другу слов у Петра возникли к Августу самые горячие дружеские чувства, которые затем проявлялись при беспрестанных свиданиях. «Невероятны нежности, — продолжает свой рассказ патер Вота, — взаимные объятия и поцелуи, которые имели место. Царь, предупрежденный о почтении к нему короля и движимый симпатией, внезапно завязал с ним дружбу более чем братскую, не переставая все время обнимать и целовать его и говоря ему, что прибыл почти один, с очень немногими из своих, чтобы отдаться в его руки и вверить ему свою жизнь; будучи готов служить ему, если надо, со 100 000 и более воинов. Обед был в комнате короля. Сидели с обоими величествами послы: генерал Лефорт и великий московский канцлер (Головин), князь епископ di Giavarino и главнокомандующий войсками короля герцог Вюртембергский. Вечером король и царь ужинали одни при постоянных знаках дружбы, более чем братской»[606].

Возможно, что Вота только очень приблизительно передает слова Петра и Августа. Он едва ли в этот день присутствовал при разговорах, едва ли слышал их сам, так как из его дальнейшего рассказа можно заключать, что он представлен был Петру 3 августа; он передает понаслышке от других лишь общий их смысл. Но те внешние проявления дружеских чувств, о которых он говорит, подтверждаются словами другого свидетеля-очевидца, Петра Лефорта, в его письме в Женеву к отцу, где читаем: «Я едва ли был бы в состоянии изобразить вам объятия, имевшие место между обоими государями. Мы прожили с королем пять дней. Его царское величество желал посмотреть некоторые немецкие полки, которым перед ним производилось ученье»[607].

Видимо, Август совершенно очаровал Петра. Было действительно немало общего между обоими государями, что могло влечь их друг к другу и возбуждать взаимный, часто личный интерес, помимо общих политических интересов, возникавших из союза между их странами: одинаковый возраст, молодость, бодрость, у обоих огромный запас еще неизрасходованной энергии, смелые стремления, широкие планы. Было много общего и в природных дарованиях, в склонностях и вкусах. Можно было посостязаться в физической силе, которой оба были наделены в таком изобилии; обоих занимало военное дело, и Петру немалое удовольствие доставили военные развлечения следующих дней, проведенных вместе: смотры и упражнения саксонских войск. «В следующие два дня, — сообщает далее Вота, т. е., следовательно, 1 и 2 августа, — устраивались различные развлечения для царя: был смотр полку королевской гвардии и некоторым батальонам с разными военными упражнениями и примерными боями, причем король давал им приказания и всем распоряжался с удивительным уменьем и ловкостью к великому удовольствию царя, который постоянно ездил вдвоем с королем и время от времени также давал разные приказания солдатам». Эти военные занятия отмечены и в «Юрнале», где под 1 августа занесено: «Десятник изволил смотреть с королем учения конницы и пехоты», а под 2-м: «было тож»[608]. За военными развлечениями последовали беседы за столом, и взаимные чувства подогревались возлияниями, по отзыву современников, слишком обильными. «Присутствующие не могли достаточно надивиться, — читаем мы в одном из писем современника, Андрея Хризо-стома Залусского, епископа Варминского и великого канцлера королевства, — действиям этого государя и поведению его при королевском угощении, в особенности же излишней его склонности к питью, к чему и король должен был приспособляться и подражать царю, хотя заморские испанские горячительные вина и прочее подобное, очевидно, причиняли расстройство королевскому здоровью. Между государями заключено было братство, они обменялись подарками, вели длинные переговоры, никто не знает, что они предвещают»[609].

Живой и изобразительный рассказ о пребывании Петра с Августом II в Раве находим в мемуарах Яна Станислава Яблоновского, тогда молодого человека, занимавшего должность воеводы русского. Ян Станислав сопровождал в Раву отца, знаменитого польского полководца Станислава Яблоновского, великого гетмана коронного, вызванного туда королем из Львова. «Отец мой, — повествует этот свидетель-очевидец, — готовясь к принятию (во Львове) короля, пригласил к себе товарища своего Щенсного-Потоцкого, гетмана польского коронного, и множество сенаторов и панов полковников, как вдруг примчался саксонский офицер с письмом, рукой короля писанным, что царь Петр неожиданно съехался с ним в Раве, и ежели пан гетман хочет с ним видеться, то он его ждет. Любопытство и надобность (curiositas i potrzeba) видеть царя в Польше, да еще такого, что его называли monstrum monarchorum, побудили гетманов коронных быстро собраться… В четверти мили от Равы сели гетманы и паны на коней, с ними было с полторы тысячи отборных всадников. Мы нашли на площади в Раве раскинутые, тылом примкнутые к… домам королевские шатры, в которых король и царь стояли. В шатре король ожидал и принял гетманов. После краткой беседы король сказал моему отцу: „Мой гость — дикий человек (dziki maz), пойду к нему, не позволит ли войти кому-либо из ваших милостей панов“. Воротился король: не хочет царь показаться никому, как только гетманам и сенаторам; проводил нас задами домов до дому, где был царь, и только восьмеро нас было впущено, и я, потому что я был воеводой русским. Отец мой учинил ему комплимент по-польски, поздравляя с этой честью короля и Речь Посполитую, что видит его в своих владениях, выставляя на вид давнюю приязнь и союз. А царь тогда отступил (si umykal). Когда же отец мой окончил, тогда царь вскочил (skoczul), говоря: „Благодарю вашу милость, что выбрали королем брата моего Августа“[610], и уверял в приязни к полякам. Тотчас король пригласил царя в другой дом и нас, которые его видели, на обед. Сидел посередке по правую руку король, по левую — царь, прикрываясь инкогнито, от короля — мой отец и мы, поляки-сенаторы, от царя — его послы и саксонские генералы. Первым делом мы упились; второе — царь приказал подать себе в комнату драгунский барабан и бил сам всякие штуки так, что с