ей мое желание и прося ее помочь мне передать мои настояния второму послу, московиту по рождению и русскому схизматику по религии. Он в высшей степени был доволен, что я ему сообщил о подобном желании, и посоветовал мне представить вместе с княгиней ходатайство царю, обещая помочь моим желаниям с величайшим усердием. И когда поэтому царю было сделано представление, он пожелал выслушать своих соотечественников, и, так как они все были согласны, будучи предупреждены в мою пользу вторым послом, он объявил, несмотря на все препятствия со стороны Лефорта, что не только разрешает персидским и китайским миссионерам свободный проезд, но и велит провозить их на казенный счет и кормить их от одной границы до другой в своих обширнейших государствах, только бы они не были французской нации и являлись бы в те страны с паспортами от Польши, которые удостоверяли бы о распоряжениях Рима. Сколько я ни старался устранить эту оговорку об исключении французов, невозможно было этого добиться, и я думаю, что подобное видоизменение сделано как уступка до некоторой степени тому жару, с которым Лефорт противился моим просьбам. Поэтому, благодаря царя за его заявление, я просил его дать мне какое-либо письменное свидетельство, чтобы с течением времени его позволение не было взято под сомнение. Он мне ответил, что его слово значит больше, чем десять тысяч записок, что, несмотря, однако, на то, тотчас по прибытии в Москву он прикажет изготовить императорскую грамоту и переслать мне сюда, для чего он пожелал записать мое имя; я на это не мог ему возражать, чтобы не дать ему подозрения, что я не доверяю его верности или его могуществу»[624]. В польском обществе ходили тогда слухи о некоторых подробностях этого свидания царя с монсеньором Давиа. Царь будто бы выразил желание получить в подарок изумрудный крест, который Давиа носил на шее на золотой цепочке, и поэтому нунций снял его с себя и возложил на шею царю. Царь был очень доволен, постоянно посматривал на крест и целовал его, выражая в такой форме радость по поводу подарка, и ответил со своей стороны, подарив нунцию большой восточный топаз, считающийся редкостью. Это известие, полученное по вестям из Львова, сообщал в Рим чрезвычайный апостолический нунций в Польше Паулуччи[625]. Такое же известие с некоторыми незначительными вариантами находим в письмах упоминавшегося уже выше канцлера и епископа Вармийского Андрея-Хризостома Залусского. Петр, приняв от нунция в подарок крест с цепочкой, подарил ему кусок смарагда громадной величины, но необделанный[626]. Но Паулуччи сообщал известие не со слов Давиа и не по его письму, а по вестям и слухам и передавал его не в депеше или в письме за своей подписью, а в foglio d’avvisi, т. е. хронике разных известий, еженедельно сообщавшихся в Рим. Тот же источник, т. е. молва и слухи, лежит в основе сообщения Залусского. Сам Давиа о таком обмене подарками не говорит ни слова, а надо думать, что он не упустил бы случая упомянуть об этих знаках благосклонности Петра, если бы они действительно были оказаны. С другой стороны, рассказ о подарке Петром необделанного драгоценного камня слишком уже часто повторяется, чтобы ему каждый раз верить. Такой камень он дарит и курфюрсту Бранденбургскому, и английскому королю.

Замок гостеприимной княгини Замойской Петр покинул 5 августа перед вечером в сопровождении шумной и веселой свиты княгининых гостей, провожавших его на расстоянии версты. «Здесь (в Замостье) кушали, — читаем в „Юрнале“. — Пред вечером отсель поехали и, отъехав с версту, с провожатыми простясь и веселясь, поехали в ночь». Рано утром 6 августа, без остановки для ночлега, прибыли в местечко Выславице, где останавливались на три часа. Дальнейший путь лежал на город Холм, когда-то, во времена Даниила Галицкого, славный, а в казацкие войны в середине XVII в. совершенно разоренный и не успевший сколько-нибудь значительно оправиться за полстолетия ко времени проезда Петра. Миновав Холм, царь к вечеру прибыл в корчму Ловче, где была сделана остановка на час. Отсюда двинулись в ночь; дорога, по замечанию «Юрнала», пошла отсюда «великим лесом», столь густым и обширным еще и до наших дней в этой части мазовецкого Полесья. Ночлег после переезда за сутки 80 верст был в деревне Осове (Orzechov)[627]. Петр двигался с такой быстротой, что посланный вслед за ним нунцием Давиа иезуит Запольский с тем, чтобы взять все-таки от царя письменное удостоверение о позволении католикам-миссионерам проезжать через Московское государство, не мог уже догнать его[628].

Двинувшись утром 7 августа из деревни Осовы и отъехав 14 верст, прибыли в городок Влодаву (Wlodawa) на реке Западный Буг, где стояли часа три под сильным дождем. Когда Петр со спутниками, пустившись в дальнейший путь, отъехали от Влодавы с полмили (31/2 версты), его встретил и пригласил к себе в свой замок, мимо которого проходила дорога, брестский подкоморный Людвиг Леонард Пац, сын витебского воеводы. Царь принял приглашение и заехал к нему с обоими послами, отпустив свиту с колясками вперед до местечка Славатице (Slawatyce), в трех милях от замка Паца. Только к вечеру он в карете Паца приехал в Славатице и, соединившись со свитой, продолжал путь до местечка Коденя (Koden), где расположился на ночлег. Из Коденя выехали 8 августа рано утром. В 9 часов утра прибыли в Тересполь под Брест-Литовском, где кушали, а затем царь с обоими послами, опять отпустив свиту вперед, принял приглашение супруги коронного гетмана графа Синявского, предложившей ему обед[629]. Здесь, в замке графини Синявской, произошел эпизод, о котором рассказывает в своей депеше в Рим от 30 августа/9 сентября из Львова апостолический нунций в Польше Давиа. Среди гостей графини находился русский униатский митрополит Киевский Залевский, который, сочтя нужным обратиться к царю с приветственной речью, неосторожно выразился о православных, назвав их схизматиками. Петр вспылил и просил хозяйку дома немедленно удалить прелата, предупредив ее, что в противном случае он не отвечает за свои руки. «Я не желал бы, — пишет нунций, — чтобы чрезмерное рвение монсиньора Залевского, русского униатского митрополита, заглушило в самом начале семена доброго понимания, которое я старался внушить московскому царю, когда мне пришлось встретить его и обедать с ним в Замостье. Писали из Бреста Литовского, что, когда туда прибыл этот государь, названный митрополит отправился к нему, застал его за столом и, примешав в свою приветственную речь разные декламации против заблуждения схизмы, вызвал негодование царя, который ему ответил, что он не терпит подобных выходок от себе