Венскому коменданту графу Штарембергу, который еще 26 июня прислал в подарок Петру неаполитанскую лошадь[580], пожаловано было пять пар соболей. Получили далее подарки состоявший при послах барон Кёнигсакер, приезжавший к посольству в Прагу для переговоров барон Барати, комиссар, приносивший посольству деньги на содержание (Гасс), как и сам цесарский подскарбий (министр финансов), отпускавший эти деньги, граф Кёнигсек, дом которого посольство занимало, и его управляющий («прикащик двора»), цесарские переводчики, капитан, командовавший караулом, стоявшим на часах при посольском дворе, поручик цесарской артиллерии, который, вероятно, показывал Петру, везде особенно интересовавшемуся этим родом оружия, венский арсенал[581].

Перед отъездом в тот же день, 19 июля, Петр должен был принять еще ответный визит римского короля. Король Иосиф подъехал к посольскому дому так же инкогнито, как и император, — с задней стороны через пивоварню графа Кёнигсека. Царь принял его в той же комнате, где принимал и Леопольда; свидание продолжалось не более пяти минут, и затем Иосиф возвратился в Фавориту. Почтовые лошади были уже готовы; почтарь подрядился довезти царя и его свиту от Вены до Ольмюца за 46 золотых 20 алтын[582]. В половине четвертого пополудни[583] в пяти колясках Петр со свитой выехал из Вены к неописанному изумлению венского двора[584]; его сопровождали Лефорт и Головин, четверо волонтеров, в числе которых Александр Меншиков, дворяне Петр Лефорт, Адам Вейде, Нефед Срезнев, переводчик Петр Шафиров, лекарь Алферий Пендерс и трое посольских служителей. «И того ж числа по обеде, — читаем в „Статейном списке“, — первой и второй великие и полномочные послы из Вены на почте поехали к Москве, а с ними валентеров начальной (царь), да знатных особ четыре человека, да из дворян Петр Лефорт, Адам Вейд, Нефед Срезнев, переводчик Петр Шафиров, лекарь Алферей Пендерс, да людей посольских три человека; а достальным дворяном и людем своим со всею посольскою рухлядью приказали ехать по себе с дворянином с Ульяном Синявиным. А при третьем великом и полномочном после указал великий государь остаться его государевым людем, кто ему надобен»[585].

«С прошлой почтой я писал вашему преосвященству, — доносил в Рим апостолический нунций в Вене Санта-Кроче, — что царь московский был готов отправиться в Венецию, а теперь должен известить вас о перемене его намерения и о состоявшемся в прошлый четверг[586] (?) его отъезде в Москву. Причина этого внезапного изменения заключается в полученной из Москвы депеше с известием, что во время его продолжительного отсутствия из владений произошли возмущения, и цесарский переводчик московского языка сказал мне, что он слышал от одного из послов, что возмущение произошло от могущественнейшего духовенства вследствие молвы, будто генерал Шереметев уже присоединился к римской церкви и что царь склонен сделать то же самое. Потому он счел благоразумным тотчас же уехать, надеясь укротить всякое волнение своим появлением в Москве. Царь сделал это с таким неудовольствием, что я не могу выразить этого достаточно, так как он в высшей степени желал видеть Венецию. Здешнему послу светлейшей республики он велел сказать, что чувствительнейше благодарит ее светлость за сделанные приготовления; что он отправляется в Москву, чтобы устроить текущие дела, но что немного времени пройдет от прибытия его в Москву до возвращения в эти страны, что он твердо решил видеть Италию и в особенности Венецию. Но каждый видит, — прибавляет от себя нунций, — как трудно осуществить на деле это его желание, тем более теперь, когда его отсутствие вызвало упомянутый мятеж»[587].

Венецианский посол был, конечно, разочарован отменой поездки царя и не переставал некоторое время надеяться, что она только отложена и все еще, может быть, состоится. Мы его оставили 15/25 июля в тот момент, когда он спешил отправить письмо дожу с известием, что царь в тот же день выезжает в Венецию. Однако Петр 15-го не выехал. «Как вчерашний день, так и сегодня предполагалось, — пишет Рудзини на другой день, 16 июля, — что с часу на час должен последовать отъезд царя, к осуществлению которого были уже сделаны все последние распоряжения; но я уведомился, что до этой минуты еще продолжается его пребывание, и так как до меня дошел слух о некоторых причинах дальнейшего промедления, то я обратился за более точными сведениями к графу Чернини. Он из самого дома царя присылает мне прилагаемую записку, в которой ваши превосходительства увидят, что причина приостановки (путешествия) приписывается прибытию из Москвы писем и известий, которые неизвестно каковы; приостановка может продлиться еще несколько дней и может оказать влияние на изменение пути, заменив путешествие в Италию возвращением в свое государство. Однако пока до меня не дойдет прямо какого-либо известия, следует полагать, что мысль о поездке в Венецию не оставлена, но на некоторое время отложена…» Граф Чернини, записку которого посол приложил к своему письму, сообщал ему следующее: «В ответ на записку вашего превосходительства уведомляю вас, что царь еще не уехал и не поедет ранее трех или четырех дней. Причина точно мне неизвестна, но так как эта перемена произошла после получения вчерашних писем, то я делаю вывод, что перемена вытекает из какого-то известия, полученного из Москвы. Поедет ли царь затем в Венецию или в Москву, еще не решено, но по признакам, которые я замечаю, мне кажется, что путешествие в Венецию на этот раз не состоится. Если буду иметь боле подробные известия, не оставлю сообщить о них вашему превосходительству»[588]. Наконец выяснилось, что царь в Венецию не поедет, и со следующей почтой от 23 июля/2 августа Рудзини сообщал своему правительству, что к нему являлся присланный по приказанию царя третьим московским послом дворянин уведомить о царском отъезде в Москву. Царь, говорил дворянин, уехал с большим сожалением, так как он рассчитывал в Венеции в широкой степени удовлетворить свою любознательность, и эта его любознательность так велика, что он думает возвратиться сюда в другой раз с той же целью, как только исчезнут те причины, которые теперь требуют его присутствия без промедления. Его величество испытывает чувство большого удовольствия как по поводу готовности и дружбы, которые посол выказал от имени светлейшей республики, так и по поводу его старания пойти навстречу желаниям царя. На вопрос Рудзини о причинах внезапной перемены решения дворянин сказал, что получены были известия, что в Москве распространился слух о смерти царя в чужих краях и о том, что многие казаки стали отказывать в повиновении своим генералам[589]. Чувства симпатии и благодарности со стороны Петра к венецианскому послу, а в