...

* * *

Выдавались и минуты радости. В апреле Бонхёффер руководил конфирмацией троих внуков Рут фон Кляйст-Ретцов: Спес фон Бисмарк, Ханса-Фридриха фон Кляйст-Ретцова и Макса фон Ведемайера. Служба проводилась в церкви Кьекова, и, учитывая присутствие многих представителей прусского военного сословия, Бонхёффер прибег в проповеди к военному сравнению: «Сегодняшние причастники – юные солдаты, отправляющиеся на войну Иисуса Христа против богов мира сего. Эта война требует полной преданности вплоть до смерти. Разве Господь наш не стоит того, чтобы за Него бороться? Идолопоклонство и трусость грозят нам со всех сторон, но худший враг не подступает извне, он – в нас самих. «Верую, Господи, помоги моему неверию»379.

На службе присутствовала Рут фон Кляйст-Ретцов, лучившаяся от гордости за внуков и за Дитриха. Там были и ее дети с супругами, и другие внуки, в том числе Мария фон Ведемайер, с которой Дитрих обручится четыре года спустя. Оба юных причастника погибнут на войне, которой еще только предстоит начаться: Фридрих в 1941 году, Макс – в 1942-м. Но в ту пору дружба с этими благородными – в истинном смысле слова – людьми оставалась для Бонхёффера единственной отрадой в темные времена.

28 мая Гитлер информировал военное командование о планах вторгнуться в Чехословакию и стереть это государство с политической карты мира. В июне была введена принудительная гражданская повинность, все лето страна готовилась к войне. Настало время генералам осуществить переворот, медлить было нельзя. В августе Эвальд фон Кляйст-Шменцин встретился с Уинстоном Черчиллем (в ту пору всего лишь членом парламента) и попытался выяснить, чем Англия готова помочь немцам, пытающимся свергнуть нынешнее свое правительство. «Мы дадим вам все! – посулил Черчилль. – Но сперва принесите нам голову Гитлера!» Генералы принялись разрабатывать соответствующий план.

Надвигавшаяся война побудила Ляйбхольцев готовиться к бегству из страны. Вот-вот должен был выйти закон, согласно которому в паспорта евреев вносились исправления: если имя человека не казалось само по себе безусловно еврейским, то к мужскому имени требовалось добавить «Израэль», а к женскому – «Сара». Ханс фон Донаньи торопил Ляйбхольцев с отъездом, пока ловушка не захлопнулась: начнется война, и границы закроют. До слуха Сабины и Герта доносилось немало историй о евреях, за которыми приходили среди ночи, избивали, издевались. Они уже пугались каждого звонка в дверь, гадая, какое несчастье обрушится сейчас на них. Им доводилось путешествовать в Италию и Швейцарию, и там они наслаждались свободой, давно забытой в Германии. «Каждый раз, когда мы ехали обратно в Гёттинген, – вспоминала Сабина, – как будто железный обруч сжимался вокруг моего сердца и давил тем сильнее, чем более сокращалось расстояние до города»380.

Наконец, они решились бежать. Это было тяжелое, душераздирающее решение. Прежде всего Сабина и Герт съездили в Берлин и обсудили все подробности с родственниками – многое уже было говорено-переговорено по телефону и в письмах, в которых давно научились использовать «условный шифр». Все еще оставалась надежда на переворот, планами которого делился с ними Донаньи, и тогда они могли бы вскоре вернуться. Может быть, эмиграция продлится всего несколько недель! Но медлить долее было слишком опасно – настала пора уезжать.

8 сентября они вернулись в Гёттинген, Дитрих с Бетге приехали туда же на машине. На следующий день они собирались проводить Ляйбхольцев к швейцарской границе. Следовало соблюдать строжайшую тайну, не предупреждали даже няню.

Наступила пятница. Няня разбудила девочек в полседьмого и начала собирать их в школу. В этот момент в детскую вошла Сабина и сказала дочерям, что в школу они не пойдут – они едут погулять в Висбаден. Одиннадцатилетняя Марианна заподозрила какую-то хитрость – никогда прежде они не ездили вот так в Висбаден, – но благоразумно промолчала. Она была уже достаточно большой, чтобы понимать: если семья решила бежать, лучше никого не извещать об этом. Няне Сабина сказала, что они вернутся в понедельник.

Обычно Марианна ходила в школу вместе со своей подругой Сибиллой, но на этот раз она сказала ей, что на выходные едет в Висбаден. Она посмотрела Сибилле вслед и подумала, что они могут никогда больше не увидеться. «Надо постараться запомнить, какая она», – сказала девочка себе.

Машину Ляйбхольцев загрузили основательно, однако не доверху, чтобы не вызвать подозрений на границе, под Базелем. Уезжали на двух машинах.

Отъехав достаточно далеко от дома, Сабина призналась дочерям, что цель их поездки – вовсе не Висбаден, они попытаются пересечь границу со Швейцарией. «Из-за кризиса границу могут закрыть», – пояснила она.

Много лет спустя Марианна описала тот день:

...

Проводив Сабину, Герта и девочек, Бонхёффер с Бетге вернулись в Гёттинген и несколько недель прожили в доме Ляйбхольцев. Там Бонхёффер написал маленький шедевр «Совместная жизнь» [43] . Бетге запомнил, как Бонхёффер почти не разгибаясь работал за письменным столом Герхарда, а сам Бетге тем временем изучал «Церковную догматику» Барта. В перерывах они играли в теннис. Это короткое сочинение Бонхёффер изначально предназначал для былых семинаристов – хотел запечатлеть свой опыт и свои мысли, пока они еще были свежи в памяти. Но вскоре он понял, что его размышления о христианской общине могут охватить более широкую аудиторию. Эта книга сделалась классикой религиозной литературы.