Когда подлая интрига сделалась очевидна для Фрича, он поклялся добиться справедливости. Пусть военный суд чести очистит его от подозрений и публично разоблачит махинации Гиммлера и эсэсовцев. Гейдрих тоже оказался бы вовлечен в этот скандал, опозорен и слит обратно в ту подводную впадину, откуда он выполз. Поведение гестапо и SS в этой истории было столь вопиющим, что казалось, скандал может смести с высшей должности и самого фюрера. А если бы Гитлер попытался скрыть улики и замять дело, армия уже готова была выступить. Готовились планы переворота – вот за чем Бонхёффер и Донаньи следили с замиранием сердца.

Но, как мы все знаем, ничего не произошло. Великий фокусник, адский Гудини вновь вывернулся. Как ему это удалось? Как и прежде, на руку ему сыграла нерешительность немецкого офицерства, повязанного по рукам и ногам (и с кляпом во рту) своей ложно понятой щепетильностью. Наступит время, и кровожадная свора, с которой они так по-светски церемонились, удавит их кишками без всяких цирлих-манирлих. Задним числом трудно в это поверить, но Фрич был глубоко убежден, что человеку его положения неуместно выступать с публичным протестом против подобного рода обвинений. Иоахим Фест пишет: неумение Фрича «приспособиться к хамскому новому миру, в котором он внезапно очутился, проявилось в почти комическом и вместе с тем трогательном решении, одобренном также и Беком – вызвать Гитлера на дуэль»372. В шахматы с акулой он сыграть не хотел? Кто-то из немецких консерваторов сокрушался: Гитлер, мол, «был совершенно чужероден, как выходец из уже исчезнувшего первобытного племени»373. Неразрешимая головоломка, черт бы ее подрал! К тому времени, как благовоспитанные джентльмены сложили-таки пазл и разгадали загадку, было уже поздно. В тот самый год ушедший в отставку глава Рейхсбанка Ялмар Шахт воскликнул, обращаясь к своей сотрапезнице: «Дорогая мадам, мы попали в руки преступников. Мог ли я себе такое вообразить?»

Гитлер завершил начатую чистку, назначив на 4 февраля – Бонхёфферу в тот день исполнилось тридцать два года – решительное переформирование германской армии. С привычной наглостью декрет гласил: «Отныне я лично беру на себя командование всеми вооруженными силами»374. Одним ударом Гитлер смел и препятствие в лице Фрича, и многие другие препятствия, уничтожив Военное министерство и заменив его Oberkommando der Wehrmacht (Верховным командованием вермахта, OKW). Высший командный пост, о котором мечтал Геринг, тем самым отменялся, но Гитлер все же подтолкнул изнеженную задницу (как выразительно немецкое словцо Arsch ) приятеля на еще одну ступеньку вверх, присвоив ему упоительное звание фельдмаршала. Главой OKW был назначен Вильгельм Кейтель – только потому, что у него отсутствовали задатки лидера и перечить капризам фюрера он бы не стал. Гитлер уверял Геббельса, будто у Кейтеля «мозгов как раз хватит, чтобы работать билетером в кинотеатре»375. Так сам собой рассосался скандал, суливший положить конец правлению нацистов.

Была упущена замечательная возможность избавиться от Гитлера и наци, спасти Германию от той чудовищной судьбы, к которой она устремлялась. И все же упущенный шанс пропал не вовсе даром: именно тогда зародилось, а в дальнейшем выросло сопротивление Гитлеру. Центральной фигурой возникавших в тот момент различных оппозиционных группировок стал Ханс Остер, глава Центрального отдела абвера (военной разведки), а среди гражданских наибольшим авторитетом пользовался Карл Герделер. Герделер, мэр Лейпцига, в 1933 году принципиально отказался размещать свастику в здании ратуши, а в 1937 году так же упрямо отказался сносить памятник композитору-еврею Феликсу Мендельсону. Стоило ему отлучиться, и нацисты снесли-таки памятник, после чего Герделер вышел в отставку и с тех пор неустанно работал против них.

Разобравшись с Фричем, Гитлер мог вздохнуть с облегчением и тихо-мирно обдумать планы покорения Европы. Вполне естественно первые, еще неуверенные шаги к войне и всемирному господству он направил в сторону своей родины – Австрии. В марте 1938 года целое государство было присоединено к нацистскому рейху путем аннексии, названной по-немецки Anschluss. Для многих немцев то был момент торжества и упоения. Отнятое у них Версальским договором теперь возвращалось с процентами, а все благодаря чудотворцу Фюреру! Общественные деятели спешили обеспечить себе благосклонность столь любимого народом диктатора и соревновались в акробатике подлизывания и лести. В церковных кругах отличился тюрингский епископ Сассе: он решил преподнести фюреру дар признательности в форме личной «присяги на верность» фюреру, которую должны были принять все подчиненные ему священники. Сохранилась телеграмма Его Преосвященства фюреру: «Мой Фюрер, рапортую: в великий исторический час все пасторы Евангелической церкви Тюрингии, повинуясь внутреннему приказу, с радостным сердцем приняли присягу на верность Фюреру и Рейху… Один Бог – одно послушание в вере. Хайль, мой Фюрер!»376 Прочие епископы, опасаясь оказаться последними на карнавале благодарственных жестов, поспешили передать такой же «внутренний приказ» и своим священникам.

Новым главой рейхсцеркви был в ту пору Фридрих Вернер, а уж этот вертлявый и гибкий сикофант в подобных акробатических номерах не знал себе равных. Ему бы для успешного выполнения трюка хватило бы и прекрасно развитого чувства момента: он приурочил свое раболепное приношение к 20 апреля, дню рождения фюрера. В этот день он опубликовал в Legal Gazette статут, обязывавший каждого пастора Германии принести присягу Адольфу Гитлеру. Довольно расплывчатых «внутренних приказов»! Лишь те имеют право на церковную должность, кто неколебимо верен Гитлеру, народу и рейху, гласил указ, а потому:

...

Для многих пасторов Исповеднической церкви принять подобную присягу значило преклониться перед лжебогами. Подобно тому как первые христиане отказывались кадить перед изображениями Цезаря, а евреи не падали ниц перед статуей Навуходоносора, так и эти священники воспротивились навязываемой им присяге на верность фюреру. Однако в стране были широко распространены мессианские упования, связанные с фюрером, и мало кто решался им противостоять. С каждым новым триумфом вождя все более усиливалось желание присоединиться к ликующему хору. В апреле Бонхёффер побывал в Тюрингии, проезжал мимо знаменитого замка Вартбург в Эйзенахе. Там в 1521 году Лютер, только что отлученный Папой Львом Х, переводил Новый Завет на немецкий язык. После аншлюса высокий крест на крыше замка затмила чудовищная, залитая светом свастика.

Указ Вернера, вменявший всем немецким пасторам принимать «присягу на верность» Гитлеру, расколол Исповедническую церковь надвое как раз в тот момент, когда дела у нее и без того шли дурно. Многие члены Церкви устали от борьбы, клятву они воспринимали как простую формальность, и неужели стоило по такому ничтожному поводу лишаться работы и карьеры? Кто-то испытывал по этому поводу угрызения совести и все же принимал клятву, питая при этом отвращение к самому себе. Бонхёффер и его сподвижники видели в этой затее одно: циничный расчет Вернера, и требовали, чтобы Исповедническая церковь стояла до конца. Но Церковь не устояла. Карл Барт писал из Швейцарии: