слушаться Олега. Олег же, беснуясь, крича, что надо немедленно идти на Киев, добивается великого стола. Если же почует он силу и власть, то начнёт наступать, как случалось ранее, на Владимировы волости. Тогда ни о каких походах на половцев и речи быть не может. Ибо тех же половцев призовёт Святославич на Русь, с ними вместе станет воевать против Мономаха и иных князей. Нет, пускать Олега на киевский стол — что козла в огород!

Мономах раздумчиво кусал тонкие уста, хмурил высокий лоб, долго молчал. Наконец жестом руки он остановил гневного Олега:

— Погоди, брат. Сперва выяснить надо, почему столь жестоко Святополк с Васильком обошёлся. Следовало бы бояр к нему направить, выслушали чтоб его объясненья.

— И я согласен с князем Владимиром, поддержал Мономаха всегда спокойный, рассудительный Давид Святославич.

— Да чего слушать клятвопреступника сего?! В поруб запихнуть его, и готово дело! — недовольно проворчал Олег.

С горечью понимал он, что двоих старших князей ему не переспорить. Разбитый, побеждённый в прежних сечах, владетель Северы и Тмутаракани зло скрипел зубами. Приходилось слушаться Мономаха и питать надежду, что война всё-таки случится и что достанется ему с братом златокованый киевский престол.

...Святополк неумело оправдывался перед посланными к нему боярами — Иванкой Чудиновичем и Ардагастом, пытаясь всю вину за содеянное свалить на Игоревича. Говорил:

— Не я ослепил, но Давид. По его указке се сотворено. Я же не ведал ничтоже. Обманул он меня.

Глядя на дрожащего от страха Святополка, исполнялись презрением Иванко и Ардагаст. Последний гневно изрёк, едва дослушав князя:

— В твоём граде се сотворилось, и твоими же людьми! Чай, Сновид и Беренди — не Игоревича слуги!

Уехали посланники Мономаха и Святославичей, так и не добившись от Святополка вразумительного ответа.

...Глубокой ночью, после разговора с двухродными братьями. Мономах вызвал на тайный совет бояр Ардагаста, Фому Ратиборича и Станислава, сына Туки.

— Ты, Фома, и ты, Станислав, поедете тайно в Киев. Перетолкуете с боярами стольнокиевскими, допрежь всех с Иванкой Захариичем Козарином и Коницаром. Такожде пренепременно — с митрополитом Николаем и мачехой моей Анной. Да, и к матери Святополка, княгине Гертруде, следует человека послать. Миром надобно дело сладить. Нельзя никак великий стол Святославичам отдавать. Пускай лучше Святополк остаётся, — убеждал бояр Владимир. — Я своих отроков посылал нынче в стольный. Сведали: испужался вельми Святополк. Сперва хотел воевать с нами, а опосля, видя, что не хочут кияне за его стоять, не люб он им, бежать измыслил. Вот и надобно помешать бегству еговому.

— А что, княже, ежели самому тебе в Киеве сесть на стол? Тебя народ любит и бояре многие уважают, — осторожно предложил Ардагаст.

Мономах улыбнулся. У боярина Ардагаста свои помыслы высокие. Второе лето как дочка его, Евфимия, за ним, князем Владимиром, замужем. Недавно первенца родила. Назвали его Георгием, в честь знаменитого святого. Вот и хочет Ардагаст прыгнуть выше прочих бояр, стать тестем не просто князя, по киевского властителя. Ещё бы, дочь — княгиня великая!

При мысли о Евфимии Владимир едва заметно вздохнул. Слов нет, красавица Ардагастовна. Всем хороша молодая княгиня, но любит-то он, Владимир, всё-таки прежнюю, первую свою супругу, Гиду Гарольдовну. Не ужились они вместе, хоть и родила Гида ему пятерых сынов и дщерь. Уж три года скоро, как разругались крепко. Уехала Гида к сыну Мстиславу в Новгород, обвинив мужа в кознодействе, в том, что лукав он и честолюбие своё, гордость княжескую поставил выше детей своих и их счастья. Дочь Марину выдал за слепого патриция ромейского, сына Святослава едва не погубил, отдав в заложники половцам, а потом обманом напав на стан половецкий и освободив после жаркой схватки у валов Переяславля несчастного отпрыска. Приняла Гида постриг и живёт теперь далеко, в сотнях вёрст от него, изредка посылая грамоты.

Гида была умна, образована, догадлива, дочь Ардагаста в сравнены! с ней — простушка.

Качнув головой, отогнал князь Владимир безрадостные мысли. Отмолвил веско тестю:

— Не для того, боярин, снем я собирал в Любече, чтоб дедовы заветы рушить! Не моё право Киевом володеть. Смут новых, междоусобий не хочу более на земле Русской.

Он резко поднялся с войлочных кошм, дав понять боярам, что совещание окончено.

ГЛАВА 68

Княгиня Гертруда гневно стучала по полу посохом, заходилась в крике, рвала и метала. Святополк обидчиво кривил уста, косил взором по сторонам, пытался вставить в возмущённую речь матери слово-другое, но поспешно умолкал, так как Гертруда ещё более распалялась и аж визжала от ярости.

Придурок ты вовсе у мя, что ли?! — орала вдовая княгиня. — Экое злодейство сотворил! Василька, оно, ясное дело, не жаль нисколь! Тако ему и нать! Отлились слёзы мои! Сына моего любимого сгубили Ростиславичи, вороги лютые! Но рази ж тако можно было деять! Кто ты топерича?! Клятвопреступник еси! Вся Русь тя ненавидит, презирает, содрогается от делишек твоих! Да что тамо люди чужие — мать твоя в ужасе от содеянного тобою! Как же ты ныне стол киевский удержишь?! Братья на тя поднялись!

— Да охолонь ты, мать, — угрюмо пробормотал Святополк. Вид у него сейчас был, как у пристыженного школяра.

— Сколота[273] новая одному Игоревичу лишь выгодна! Как не уразумеешь сего?! Он ить тя, дурака, и подучил! А ты, вместо того, чтоб разобраться, повёлся на басни его лживые! — продолжала бушевать Гертруда.

Громко шелестело платье чёрного бархат а, нервно дёргалась голова старой княгини, покрытая вдовьим шёлковым повоем, с ожесточением ударял по полу резной посох.

— Обоих их надо было хватать, и Василька, и Давидку, да разбираться, что тамо к чему! Игоревич — сволочь он! И думаю, к гибели сына моего любимого такожде причастен! Василько же — он, может, и ни при чём, в делах сих темных не замешан николи! Прост он и прям! Иначе б в ловушку вашу с Давидкою не полез бы! Рюрик с Володарем — они Нерадца подослали! Одного Господь покарал, зато другой сидит в Перемышле здоровёхонек! Гад! Равно яко и Игоревич твой! Сыскал