— Ну, скажи, хмбапет или спарапет?

— Генерал, — вырвалось у меня, — а если надо бывает — стреляет из пулемета. У партизан пушек и пулеметов — тьма. Куры не клюют.

— Ой, ты! — обрадовалась Арфик.

Я вдруг перепугался своей откровенности.

— Арфик, — сказал я, — Мариам-баджи я дал слово ничего о твоем отце не говорить. Поклянись, что ты не выдашь меня.

— Клянусь.

Она отбежала, но остановилась, снова вернулась и, припав к моему уху, зашептала:

— Не обидишься, если я скажу об отце только Асмик? Ты же знаешь, какая она!

— Ладно, скажи уж, — разрешил я, — только насчет пушек ни гугу. Военная тайна.

— Хорошо, — согласилась Арфик, — с места мне не сойти. Только об отце.

Она снова поклялась и, сорвавшись с места, побежала вдоль улицы. Короткая юбка хлопала по ее худеньким ногам.

VI

То, чего больше всего боялся дед, свершилось: к нам нагрянули турки. Это случилось под вечер, через неделю после моей поездки к партизанам.

Из гончарной пришел дед. Против обыкновения, он пришел очень рано. Такое с дедом редко бывало.

— Собирайтесь! — распорядился он. — Боюк-киши сигнал подал. Дай бог ноги унести.

Мать заторопилась, схватила заранее приготовленный узел.

Мы вышли из дому. Мать никак не могла попасть замком в колечки на дверях.

Дед сказал:

— Не надо.

Мать все же заперла двери на замок.

Мы не одни. Вместе с нами по узким горным тропам поднимались все нгерцы. По пути к нам присоединялись крестьяне из других селений. Все они, как и мы, несли на спинах свой небогатый скарб — то, что можно было унести.

На гребне высокой горы мы остановились на ночлег. Отсюда мы увидели наше село. Увидели, потому что ночь, озаренная пожарами, была похожа на день.

В узелке матери оказалось все то, что нужно было для лагерной жизни: холст для палатки, старая кастрюля, две мисочки, ложки. Продуктов не было. По правде сказать, мы к этому уже привыкли. Хотя осень давно загасила жар последних цветов, но в горах еще не перевелись съедобные травы.

Наш травяной «стол» разнообразили фрукты. Кто не знает карабахские леса! Каждое третье дерево плодоносит.

Дни в хлопотах по добыче пищи проходили незаметно, а ночи были так длинны! Золотые нити от падающих звезд все чаще чертили небо. Нескончаемо трещали кузнечики. Вдали гулко отдавались выстрелы.

Бог ты мой! Даже здесь, среди гор, освещенных факелом пожарищ, под треск сухих веток Апет рассказывает о героях, преисполненных добра, никогда не знавших поражений. Он был неизменен, наш чудесный, добрый сказитель.

Кругом костры. И что ни костер — своя жизнь.

— Нет, вы подумайте только: наши «защитники» дашнаки смазали пятки, как только пришли враги. Хоть бы для виду бухнули в воздух.

— Эх, уста Савад, не по нашим слабым головам затеял разговор! Тут не в одной трусости дело. Сдается мне, дашнаки сами заманивают врага.

— А какой им от этого прок?

— Прок? Прок есть: Шаэна душить чужими руками.

— Да, уста Аракел! Видно, отсидка пошла тебе на пользу. Ты многому научился там. Есть смысл в твоих словах. Только неужто из-за Шаэна они могут кинуть весь народ в пасть волку?

— О чем ты толкуешь, Савад? Нашел печальников о народе! Видно, и тебе не мешало бы отсидеть малость, чтобы мозги немного проветрить…

Дым от костра вьется над кустами. Он цепляется за другой такой же дым, и тогда от него, как от небольшой тучки, ложится на склон густая тень.

Мы подходим к другому костру. Нас не гонят, за разговором и не замечают, кто подсаживается. Для каждого есть место у костра.

— Мы с тобой, уста Герасим, небольшие политики, но должен сказать — этих защитников раскусить нетрудно. Вот они будто и против турок, и против мусаватистов. А вглядись поближе — за спиной народа сговариваются с ними.

Люди ближе присаживались к огню. Костер пылал перед ними, освещая заросшие белые бороды.

Течет беседа, которой нет конца, нет ей и начала.

— Это верно, уста Хосров, мы с тобой небольшие политики. Куда там! Ты глину месишь, я железо кую. И все-таки я вижу: хотели они Шаэна задушить, а сняли повязку с глаз людей. Теперь даже слепой знает, кто истинный защитник народа. Ты возьми наше село. Много ли односельчан до этого было в отряде Шаэна? А теперь считай — пальцев не хватит на обеих руках!

— Нынче и дети не хуже взрослых. Недавно, знаешь ведь, Оанов внук службу какую сослужил народу!

От этих слов я почувствовал вдруг приятный озноб в теле. Аво и Васак, сидевшие тут же у костра, толкнули меня одновременно.

— Пробился мальчишка к партизанам, о дашнаках предупредил. Ловушку им уготовили дашнаки, а сами в нее угодили. Выручил шкет. Хороший урок он задал нам всем, даром что мальчишка!

— Я, уста Хосров, что скрывать от тебя, тоже б махнул к Шаэну. Одно только меня удерживает. Без меня Мисак мать изведет. Да и вам всем достанется порядком. Буйный он. Это он при мне тише воды, ниже травы.

За ближней горой то и дело небо чертили всполохи выстрелов. Гул боя, как гром, перекатывался в горах.

На минуту все напряженно вслушиваются в нарастающие перекаты.

— Да, жалко мальчишку, — после некоторого молчания снова завязывается разговор, — но только обо мне не заботься. Где ты, там и я: бок о бок работали всю жизнь, повоюем теперь рядом. А если придется умирать, умрем лучше с оружием в руках. Так честнее. Когда дети воюют, взрослые не могут отсиживаться дома.

Теплый комок все время подкатывал у меня к горлу. Я хотел проглотить его, но не мог. А этот комок все нарастал, душил меня, не давая дышать.

Не совладав с собой, я кинулся прочь…

Много костров вокруг нас, но один заманчивее всех. Асмик — противная девчонка! Почему каждый раз, как только я появляюсь возле вашего огня, ты прыскаешь в кулак?

Но я приду и сегодня и завтра. И знай: не ради того, чтобы на тебя смотреть, а с дедушкой Аракелом словом перекинуться.

Мы с ним друзья, ты сама знаешь об этом, ты не можешь поломать нашу дружбу.

Я преувеличенно внимательно слушаю деда Аракела, когда тот начинает разговаривать со мной. Очень часто около костра вместе со мной садится Васак, и тогда дед Аракел разговаривает так, как будто перед ним целый сход.

— Этих дашнаков я знаю как облупленных. Сегодня они вступят в сделку с турками, завтра придут другие хозяева, они будут служить им. Запродались, блюдолизы. Все в пухлый карман заглядывают.

Или:

— Короткоштанники хуже турок. Это на их совести тридцать тысяч