– Мне нужны подробности, Аитана. Я должен отыскать того парня. Можешь сказать что-то еще, что помогло бы мне его найти?

12 августа, пятница

Все надежды мигом улетучились, когда мы с Эстибалис заперлись в кабинете в поисках неуловимого Венансио.

Мы проверили архивы ЗАГСа и нашей базы данных, но обнаружили лишь некоего Венансио Мартинеса, уроженца Исарры, родившегося в 1972 году и погибшего в возрасте двенадцати лет в автокатастрофе.

Мы расширили поиск на всю Алаву, но результаты были отрицательными.

– Возможно, в разговоре с близнецами на кладбище рыжий призрак назвал первое имя, которое пришло ему в голову, – сказала Эстибалис, сидя напротив меня в кабинете.

– Очень может быть. Но это единственные данные, которыми мы располагаем на данный момент, – рассеянно ответил я.

– Сидеть взаперти в кабинете хуже, чем умереть от щекотки, Кракен. Если я отсюда не выйду, то взорвусь.

– Потерпи. – Я вытянул ноги, сидя на стуле. – Думаю, начиная с завтрашнего дня наша задача – разыскать и задержать Тасио.

– Ты настолько уверен, что завтра он в Сабалье не появится? Подумать только, как быстро ты изменился…

– Я верю своему информанту; я видел, как он напуган. И знаю, что с Тасио что-то случилось. А может, ты с самого начала права, и он действительно организовал все эти убийства, а Мартину и Энеко убил, чтобы посмеяться над нами, и мы больше никогда его не увидим… – Я встал и посмотрел в окно кабинета, стараясь скрыть свое бессилие. – Больше всего бесит то, что заместитель комиссара не позволит задержать его до завтрашнего дня. А в итоге мы теряем драгоценное время.

Альба не слишком поверила словам Матусалема. Устройство телематического контроля, прикрепленное к лодыжке Тасио, подавало сигналы, что тот у себя на Дато, а раз так, мы не имели права вмешиваться. Она связалась с патрулем, охранявшим его подъезд на Дато, где он заперся после своего освобождения. Но из дома не выходил никто, чьи внешние характеристики напоминали бы Тасио, а значит, он внутри.

Я настаивал на том, что должен встретиться с ним лично, но Альба запрещала, повторяя, что ей не нужно медийного цирка, к тому же в случае вторжения в его дом Тасио имеет право на нас заявить.

Возможно, так оно и было, и Тасио в самом деле хотел провести несколько дней в одиночестве у себя, отключившись от социальных сетей, забыв о том, кто он, забыв, что скоро вновь превратится в знаменитого заключенного.

– Сегодня мы ничего не сможем сделать, ты же сам это говорил, Кракен. Но если Тасио не вернется завтра в тюрьму, все запреты снимаются. Как же мне не терпится схватить этого мерзавца и остаться с ним наедине!

– Осторожно, Эсти. Это дело нельзя превращать в личное сведение счетов. За каждым нашим шагом сверху наблюдают через лупу, и ты это знаешь.

Эстибалис встала, подошла ко мне и положила голову мне на плечо.

– Знаю, – сказала она, глубоко вздохнув.

Было очевидно, что Эсти удручена не меньше моего.

Мы снова уселись за стол и продолжили поиски.

Как же я ненавидел эти пустые дни, эти следы, которые никуда не вели, бесполезных свидетелей, бег по кругу, переулки, которые оказывались тупиком… Я боялся, что, если решусь и прыгну, на другой стороне ничего не окажется.

Начинать все сначала. Кабинетная работа, сверка данных, имен, фактов. Ни единого совпадения.

Кто бы мне сказал тогда, что разгадка окажется не где-то, а в моем собственном доме, охраняемая многие десятилетия человеком одной со мной крови!

Наступил мой сороковой день рождения. Была пятница. В любой другой момент жизни я устроил бы вечеринку, но никто из нашей тусовки, позвонив, чтобы меня поздравить, не спросил, буду ли я отмечать свой день рождения. Все мы по-прежнему были потрясены смертью Мартины. Честно говоря, мне тоже не хотелось никого видеть.

Как только рабочий день закончился, я направил колеса моего «Аутлендера» в Вильяверде. Я знал, что Альба не придет на мою крышу смотреть, как Персеиды прочерчивают небо, а я не из тех, кто ждет слишком долго. На такое способно только уязвленное эго, которое легко получает компенсацию.

И я отправился в деревню, чтобы провести день рождения с дедушкой и Германом. Я принял меры предосторожности: носил на себе «Хеклер и Кох», мое служебное оружие, и не собирался ни на минуту с ним разлучаться.

На случай, если убийца последует за мной и явится на многолюдное празднование моего сорокового дня рождения.

Ночь еще не наступила, когда я приехал к дедушке и свистнул, поднимаясь по ступеням. Но на первом этаже деда не оказалось. Удивившись, я поднялся на верхний этаж и нашел его там: он сидел над фотографиями двадцатилетней давности, разложенными мною на столе для пинг-понга.

– Что-то случилось, дедушка?

– Ничего, сынок, ничего не случилось. Просто мне хотелось бы как-то тебе помочь, а как, я не знаю.

«Будь жив и здоров, дед. Только так ты мне поможешь», – подумал я, но вслух ничего не сказал.

– Идем к дороге Трех Крестов, – сказал я, похлопав по его широкой могучей спине. – Сегодня ночью будут падать слезы Сан-Лоренцо, а небо как раз чистое.

– Идем. – Он поднялся с маленького плетеного стула и взял самшитовую трость, с которой обычно ходил в горы.

– Может, подождем Германа? – спросил я.

– Его не будет: звонил и сказал, что у него какие-то дела на работе. Если он так и будет днем и ночью сидеть у себя в кабинете, я сам поеду в Виторию и вытащу его оттуда, даже если придется поддать под зад ногой.

Всякий, кто слышал бы сейчас деда, решил бы, что он преувеличивает; я был единственным, у кого хватало жизненного опыта, чтобы понять, что он говорит буквально.

После смерти Мартины Герман заперся у себя в адвокатской конторе под горой начатых дел. Я решил дать ему несколько дней. Затем вмешаюсь, если дед, более предприимчивый, чем я, меня не опередит.

– Пошли вниз, – ответил я без особого энтузиазма.

Мы прошли мимо кладовки, и дед прихватил пару пустых мешков из рафии. Мешки пахли землей и картошкой, но их можно было положить на землю и усесться сверху.

Мы зашагали по дороге Трех Крестов, которая кратчайшим путем вела от деревни к сьерре, а затем отделившиеся от нее тропинки достигали трех важнейших точек.

За все время мимо нас не проехал ни один трактор. Вокруг виднелись поля скошенной пшеницы; некоторые были под паром, дожидаясь следующего года. Мы остановились на перекрестке, положили на землю мешки и уселись на них, окруженные монотонным пением сверчков. Просто уселись, и всё.

– Унаи, сиди тихо и не шевелись, – внезапно шепнул мне дед.

Встревожившись, я притих. Дед приподнялся и осторожно взял свою трость.