– Наконец-то все кончилось, – сказал он с удрученным видом.

Именно эта его фраза, произнесенная среди уже отвернувшихся от еще не вынесенного гроба немногочисленных участников церемонии, включая сеньору, игравшую роль матери, послужила спусковым крючком.

Все кончилось.

Я отняла свою руку у Мигеля и повернулась к Падилье. Слезы еще лились из-под темных очков, закрывавших верхнюю часть моего лица.

– Нет, кончилось еще не все, – произнесла я дрожащим голосом. – Все только начинается.

Падилья застыл на месте, хотя удивился гораздо меньше, чем можно было ожидать от абсолютно невиновного человека. Яйцевидное лицо его побледнело и постарело. И я предположила, что его, как и Алвареса, мучают угрызения совести. Это дало мне силы продолжить:

– Я докопаюсь до дна, дойду до сути, Хулио. Возможно, это станет последним, что я сделаю, прежде чем уйду с этой чертовой работы, но клянусь тебе, что начиная с этого момента ты не сможешь сидеть в своем гребаном кабинете, не думая обо мне… Я стану чирьем на твоей заднице…

– Ничего не понял, извини, – проговорил Падилья, хлопая глазами.

К сожалению, никогда не получается сделать что-то хорошо, когда я даю волю истинным чувствам. Я почти всегда теряю над собой контроль, как Кориолан – гордый воин из одноименной трагедии Шекспира. И после первой пары точных выстрелов я выпустила целую очередь абсурда:

– Пока не знаю, имеет ли отношение то, что касается Клаудии, к истории с моей сестрой… Думаю, что да… Да что там, я вполне уверена… И доказательства добуду, можешь не сомневаться…

– Диана, солнышко… – раздался голос Мигеля у меня за спиной.

Я не повышала голос, но, несмотря на это, у нас уже появились зрители: убедившись, что мать Клаудии вышла, Сесенья повернулся к нам. То же самое сделали Ольга, Начо и Монтемайор.

– Иди-ка ты лучше домой и как следует отдохни, Бланко, – прервал меня Падилья. – Ты совсем плоха.

– Хочешь, чтобы это рассказала им я? – Я подошла вплотную, так что мой синий джемпер коснулся его пальто. – Чтобы я рассказала Сесенье и Ольге, как именно упала в колодец Клаудия, или они уже знают?

Падилья мотнул головой, давая понять, что я не достойна ответной реплики, и пошел прочь, а вслед ему понесся мой голос:

– Клаудия умерла, но я – еще нет! Слышишь меня? И пока еще даже в колодец не рухнула! Пусти меня, пусти, пожалуйста… – Я оттолкнула пытавшегося удержать меня Мигеля, но внезапно, увидев выражение его лица, смутилась. – Извините.

– Диана, нам нужно поговорить, – произнес Мигель. – Только не здесь.

– Да, нам нужно поговорить, – сухо сказала я. – Пойдем отсюда.

Опустевшая часовня давила своим дурманящим цветочным ароматом погребальных венков, а вот атмосфера пасмурного осеннего дня подействовала освежающе. Ведомственные машины уже разъезжались, а остальная публика – неофициальная – степенно направилась к парковке. И никого не осталось в длинном застекленном вестибюле перед траурным залом.

Или почти никого.

Я сразу его узнала: темная фигура, прихрамывая, идет в дальний конец вестибюля. Несмотря на медлительность, он был уже далеко, из чего я сделала вывод, что за церемонией он следил прямо от входа, как зритель, купивший билет в последний ряд, чтобы иметь возможность первым покинуть зал.

«И конфиденциально, ведь так? О да, прежде всего – конфиденциально».

И я молниеносно приняла решение: разговор с Мигелем может подождать, а вот когда еще представится подобный случай, неизвестно. Поцеловав Мигеля, я пообещала, что сегодня же обязательно позвоню, и, не обращая внимания на встревоженные вопросы, побежала вслед за ускользающей тенью.

– Сеньор Пиплз! Уже уходите? Пропустите торжество. Падилья всех пригласил на бокал вина, чтобы отметить успешное завершение операции «Ренар»…

Виктор Женс, услышав мой голос, почти не прибавил шагу, но упоминание имени Ренара его остановило. Он был в строгом трауре: весь в черном, с головы до пят, – шляпа, пальто, перчатки. Со спины гамму нарушали только седые волосы, от полей шляпы до воротника пальто. Лакированная трость поблескивала.

– Диана… – Я услышала свое имя, произнесенное шепотом, словно оно воплощало боль в паху. – Я не хочу говорить с тобой, дорогая…

– В таком случае вам придется узнать, что чувствуешь, когда делаешь что-то без всякого желания. – Я встала у него на пути. И была готова поставить ему подножку, если возникнет необходимость. – Я люблю свою сестру, Женс.

Он гулко хохотнул:

– Ну, в этом я никогда не сомневался, она – твоя слабость. Как поживает Вера?

– Я скажу вам как, если вы скажете мне где.

Он обошел меня, но я вновь встала прямо перед ним:

– Пожалуйста, верните ее, и я дам вам слово, что не донесу на вас, доктор…

Эта мольба остановила его. Секунду он смотрел на меня. На нем были круглые очки с такими черными стеклами, что на белом костлявом лице они казались пустыми глазницами. Как будто на меня глядит череп в шляпе.

– Главная проблема всех профессионалов, – сказал он, – смешивать свои привязанности с работой. Я вправду, дорогая, не намерен с тобой говорить. Я очень устал…

Я была готова врезать кулаком прямо в его стариковское лицо, но передумала – вовсе не из уважения к нему, меня остановил взмах тростью, будто он кого-то подзывал. Мы стояли возле бокового выхода, за которым виднелась открытая калитка в белой ограде крематория и темный автомобиль, рядом с которым двое мужчин. Один из них, здоровяк, походил на шофера грузовика – он вполне мог быть водителем. Второй, молодой и тощий, приближался к нам с воинственным видом, размахивая руками.

– К вашим услугам, доктор! – Сильный восточный акцент. – Сеньорита причиняет вам беспокойство?

– Именно так, Василий, – подтвердил Женс. – Убери ее, пожалуйста.

Я подумала, что Василий сейчас бросится на меня, и приготовилась. Но вместо этого он встал передо мной, расставив тонкие ноги, поднес руки к груди и переплел пальцы, одновременно наклоняясь под прямым углом вперед и перенося вес с одной ноги на другую. Я узнала первый шаг Бассиани в классической маске Скрытности. Совокупность этих жестов, как и декорация в виде белой стены, на которой четко вырисовывалась его фигура, вызвали мурашки на коже, и я ощутила смутное наслаждение. Эта техника была в высшей степени эффективна, чтобы отбить атаку при нападении или при других насильственных действиях, и даже исполнение было вполне приемлемым. Только одна ошибка была допущена – маленькая, но существенная.

Я ни на кого не нападала.

Это как когда ты засыпаешь, а тебя целуют: ты можешь либо полностью проснуться, либо все-таки заснуть. Моему псиному понравилось то, что было сделано, но не настолько, чтобы заблокировать меня. Вместо этого я попробовала кое-что другое. Я видела выражение лица Василия, когда он получил приказ Женса, и подумала, что он может оказаться приверженцем филии Оратора. И я использовала технику Орвилла: преобразовала желание допросить Женса в притворную любовь, соединила руки над головой и прошептала: «О, как мне жаль». Я знала, что эффект этой маски будет усилен моей одеждой – черной курткой с поднятым воротником и кожаными штанами. Маска имела целью представить могущественного человека, которому так же трудно просить других, как Кориолану в грандиозной политической трагедии Шекспира, которому едва-едва, на какую-то йоту, удается умерить свою гордость, чтобы обратиться к народу за поддержкой. Быстрый Оратор – дело случая и совсем не годится как средство скорой помощи, но если попадешь в точку, то сорвешь джекпот. И я решила рискнуть.