И попала в точку.

Когда лицо упомянутого Василия стало физиономией идиота или же он просто бросил притворяться, я улыбнулась:

– Вы поденщиков теперь нанимаете работать наживками, Женс?

Профессор расхохотался. Смех был таким, как будто всем при рождении было отмерено определенное количество приступов хохота и в запасе у него осталась всего парочка.

– Бедный Василий! – прокаркал он. – Он хороший помощник и усвоил несколько трюков, но не более того… На самом деле ты ошиблась: он не Оратор, а Невинный, но обе филии связаны друг с другом, и ты смогла сбить его с толку… Давай, Василий, иди в машину, я сейчас… И не расстраивайся, парень, ты сделал все, что мог, но она – Диана Бланко. Ее тренировал я! – гордо прибавил он. – И сотня таких, как ты, не смогут ее остановить.

Василий перестал глазеть на меня, как будто бы я материализовалась в ночи голой в его постели между ним и его женой, и походкой зомби зашагал к машине. Женс улыбнулся мне:

– Ну хорошо, твоя взяла. Есть здесь одна симпатичная дорожка, давай совершим осеннюю прогулку по крематорию…

Лас-Колумнас[61] были обязаны своим названием короткой извилистой дорожке, для украшения которой архитектор использовал гранит и безграничное воображение, чтобы поставить здесь полдюжины столбов. Это были простые цилиндры, высокие, безо всяких украшений, но присутствие Женса словно превратило их в декорацию кинокартины о древних римлянах. Он остановился возле одной и вперил в меня взгляд. И вдруг я почувствовала себя в ущербном положении, как на репетиции.

– Мне сказали, ты произвела невероятный захват. О, вовсе не обязательно благодарить меня… Это был своеобразный бартер: ты подарила мне очень приятный сеанс Красоты, а я снабдил тебя адекватной для ситуации техникой… И ты победила – с разгромным счетом, как я погляжу. Он ведь не слишком тебя покалечил, верно? Всего-то несколько царапин на лице, пара-другая ушибов и… – И он указал тростью на повязку у меня на руке. – О, а это что? Мизинец? Я знал, что малец сделает что-то подобное… Это просто автомат какой-то, этот мальчик; я видел головидео из психологического центра и послал им доклад, в котором рекомендовал принять мальчика в колледж и сделать из него «Артура». У него есть все, чтобы стать таким, как ты: красив, умен, пластичен, и ему так нравится обманывать, что он даже не осознает, когда врет… Мало того, тоже есть семейная травма. Настоящий «сын Кориолана», развлекающийся тем, что отрывает крылышки живым бабочкам. После хорошей подготовки он станет великолепной наживкой…

– И вы будете с ним экспериментировать так же, как с Клаудией? – задала я свой вопрос.

Женс с явной неохотой повторил имя, словно давая понять, что уже не важно, что бы мы о ней ни сказали, но я не сдавалась:

– Позвольте кое о чем спросить: зачем вы пришли сюда, доктор? Хотели увидеть результат своих экспериментов или все-таки еще способны чувствовать угрызения совести?

В ответ он взглянул на меня:

– Вижу, ты по уши в кризисе, но тоже задам тебе вопрос. Ты могла бы уничтожить кого-нибудь вроде Наблюдателя, терзаясь угрызениями совести? Тебя мучила совесть, когда ты уничтожала этот… ограненный брильянт чистого наслаждения?

– Хотите знать, что я чувствовала? Отвращение. От себя самой и своей работы. Как будто, раздавив насекомое, я осознала, что я – тоже насекомое.

– Ты чувствовала отвращение, потому что чувствовала наслаждение. Не я виноват в том, что нас с детства приучили: за вторым с неизбежностью следует первое. Он чувствовал наслаждение, раздевая и связывая тебя. Его сын чувствовал наслаждение, отрезая тебе палец. Ты получила удовольствие, ликвидируя их. Ты никогда не принимала то, что значит быть наживкой, и именно поэтому ты – очень хорошая наживка.

Я покачала головой. Мне вовсе не хотелось вступать в диалектические игры.

– А как вы думаете, что чувствовала Клаудия, когда узнала, что Ренара не существовало в природе? Или когда она вспомнила, что вы тоже были там, где ее пытали?

– Диана. – Женс провел рукой в перчатке по лицу. – У меня врачебный осмотр, беседа с доктором онлайн через час… – И он показал мне медицинский браслет. – Ну, знаешь, сердце, давление, вся эта стариковская хрень… И мне хотелось бы быть к этому времени дома. Так что уж скажи мне, пожалуйста, чего тебе нужно…

– Я хочу знать, на кого работала все это время.

– Никто и не говорит, что твоя работа была легкой.

– Она не была легкой, – согласилась я. – Но ни Клаудия, ни я не знали, что главная трудность – это вы.

Над нашими головами, в сером небе, загрохотало, и этот гром прозвучал как шум океанского прибоя. Порыв ветра взметнул вверх черные полы пальто Женса. Мы подняли глаза к небу, но я опустила взгляд раньше.

– Это все из-за маски Йорика, ведь так? Ваше личное наваждение, ваше отвратительное стремление открыть ее… Вы втайне построили этот туннель, выдумали психа, ну или раскопали его в архиве, и заперли там Клаудию, заставив ее поверить в то, что она выполняет реальную миссию. Она пробовала раз за разом маску для филии Ренара, но безуспешно, и теперь я знаю почему. Клаудия сама об этом сказала, не понимая, о чем говорит: лицо Ренара всегда было скрыто маской. Это были разные люди, или я ошибаюсь? Каждый день ее пытал новый тип с другим псиномом, а она старалась подцепить их всех при помощи одной и той же маски. Это и есть ваш метод, чтобы открыть маску Йорика, так ведь, доктор? Очень ловко.

Я была уверена в своей правоте, но Женс не собирался ее подтверждать. В тот момент он, кажется, меня даже не слушал: он горделиво задирал подбородок, глядя то ли в грозовое небо, то ли на верхушки окружающих нас колонн.

– Псином, – произнес он, будто это слово должно было объяснить все происходящее. – Самый важный шаг, который сделало человечество с тех пор, как оно осознало себя. Конечно, не мы первыми заподозрили его существование. Древние каббалисты говорили о наличии чего-то промежуточного между телом и душой, они называли его зелемом, что некоторые приравнивают к голему – некоему образу нас самих, райскому созданию, вместилищу нашего наслаждения. Не счастья, – уточнил он, – наслаждения. Которое может принести нам как величайшее счастье, так и величайшее несчастье. Каббалистом был Джон Ди, и он использовал эти знания, создавая свой Кружок гностиков. Возможно, Шекспир с детства воспитывался именно этим Кружком и его сочинения есть не что иное, как ритуалы, в основе которых лежит то, чему он там научился. Псином… Фактическое признание того, что жесты некоего тела или некий голос приводят нас либо к безумию, либо к экстазу. Причина верований и страстей. Возможность для одного человека контролировать массы… И мы будем ставить препоны ложно понятой морали перед изучением этой вселенной плоти и духа? – Он вновь обратил ко мне черные дыры своих солнечных очков, совершенно ненужных в сером свете этого дня. – Конечно же, и Падилья, и Алварес одобрили этот эксперимент! И ты его одобрила бы, окажись на их месте! Это невозможно было сделать по-другому: ваши тренировки были очень суровыми, но вы знали, что это тренировки. А с Йориком было просто необходимо, чтобы наживка думала, что ситуация реальна. Была кровь, это верно, но, как говорил Кориолан, «искупительная»… Ясное дело, они одобрили… А потом всё похоронили, пока этому идиоту Алваресу не пришла в голову идея все раскрыть…