– Что забавно?

Он решил не отвечать, потому что на самом деле не думал, что хоть что-то из того, над чем он размышлял, являлось действительно забавным. Приехав в «Хранители», он собрал документы и ноутбук, сунул все в портфель и отправился домой на своей машине. По дороге ему в глаза бросались зловещие тыквы и гномы под грибными шляпками – символы Хеллоуина. Конечно, как раз этой ночью. Карнавал, праздник масок. Тридцать первое октября, все правильно. «В один из этих дней три года назад начался эксперимент с Ренаром, – подумал он. – Совпадения в нашей гребаной жизни».

Однако, прежде чем он доехал до своего дома на улице Артуро-Сория, дождь усилился. Дворники работали как сумасшедшие, а машина встала в плотную пробку, обычную для Мадрида в предпраздничный день. При других обстоятельствах Падилья тут же выругался бы и стал бы давить на клаксон, но в тот момент мысли – и треклятая тревога – заставили его отвлечься.

«Нам бы стереть с лица земли это поместье… Но казалось, что оно еще понадобится… Какая глупость, черт возьми!»

Он не мог взять в толк, как идиот Алварес решился открыть этот ящик Пандоры своим самоубийством. Зачем ему понадобилось вешаться в туннеле? Из-за угрызений совести – было написано в его предсмертной записке. А с какой стати испытывать эти угрызения три года спустя? Вся ответственность за это лежит на Женсе, а самое отвратительное – что дело в результате провалилось. Что же касается Клаудии Кабильдо, так она – наживка, разве не так? Наживки для того и существуют, чтобы их испытывать и использовать. Угрызения и раскаяние? «Чувствовал бы их лучше, дьявол тебя подери, по поводу жертв, всех тех невинных, кто страдает!» Глаза Падильи увлажнились, и он понял, что по какой-то странной ассоциации думает сейчас о дочери Каролине. «Всех тех невинных, чьи жизни были навсегда искалечены, черт возьми, всех тех…»

В этот момент он понял, что едет по улице Артуро-Сория и уже проехал свой дом. На этот раз он действительно громко выругался. Вращая руль на круглой площади, где пришлось разворачиваться, он заметил, что руки вспотели. В конце концов, возможно, после всего этого он и вправду заболевает треклятым гриппом.

Его дом был одним из новых зданий, недавно построенных в процессе реновации старинного проспекта. Оборудованный новейшими системами безопасности, он обладал ни с чем не сравнимыми атрибутами типичного индивидуального жилого дома в городском предместье: сад, гараж и даже собака. Падилья набрал код на пульте управления, открыл ворота гаража и заехал внутрь, оставив за спиной шум ливня. Порадовался тому, что «хонда» его сына Алваро стоит в гараже, стало быть, тот приехал рано. Но тут же сообразил, что Алваро вечером наверняка отправится на вечеринку и что, скорей всего, сын раньше, чем обычно, уехал из института домой. Мысль о вечеринке радости не доставила: это означало, что сын опять поедет на своем мотоцикле и вернется под утро, обязательно выпив. И, как бы ни был Алваро аккуратен, его планы отца не слишком устраивали. Кроме того, в связи с праздником возникала еще одна, причем довольно болезненная, проблема, и Падилья, едва переступив порог, приготовился к боевым действиям.

Алваро – высокий красивый восемнадцатилетний парень – перебирал в гостиной музыкальные видеофайлы на подключенном к телевизору компьютере, скачивая их на свой планшет, без сомнения, с целью использовать сегодня вечером. Он стоял на коленях спиной к входной двери, из бермудов торчали длинные ноги. Грохот бил по барабанным перепонкам.

– Сделай потише, Алваро! – крикнул Падилья.

– Ты сегодня рано, папа. – Сын даже не обернулся, приглушая звук.

– Я взял выходной. А мама?

– Она еще не вернулась. – На этот раз Алваро посмотрел на него и улыбнулся. – Еще рановато.

– Ну да.

Ребека, его жена, была юристом и работала в адвокатском бюро. Они познакомились на юридическом факультете, где он и сам проучился несколько курсов. Иногда Алваро в шутку говорил, что отец изучал «все то, что потом ему не пригодилось» – юриспруденцию и менеджмент среди прочего. Отчасти ирония сына была обоснованна, потому что его должность руководителя Криминальной психологической службы не требовала ни знания законов, ни навыков управления предприятием, и Падилья, в общем-то, получил образование в области криминальной психологии уже после того, как занял это место. Но один черт знает, какие именно познания нужны на этой должности, так что, в конце концов, Падилья полагал, что просто так карты легли.

Он снял пальто, повесил в шкаф в прихожей и заодно проверил, все ли системы безопасности, включая датчики движения, включены. Он делал это в силу привычки, но на этот раз осмотрел все особенно внимательно. Падилья по-прежнему чувствовал беспокойство. В прихожую с улицы доносился шум дождя, льющего на крыльцо, как вода из душа на дно ванны.

– Ты куда-то собираешься сегодня вечером, Алваро?

Сын вновь обернулся и взглянул на него как на умалишенного:

– Сегодня же Хеллоуин, папа. У нас вечеринка. С тобой что-то не так?

– Да нет, все в порядке. А что ты все-таки решил с сестрой?

Алваро фыркнул, но, по крайней мере, Падилья добился того, что сын оставил расспросы о нем самом.

– Папа, я договорился встретиться с Мишель на Пласа-де-Кастилья в десять, о’кей? Я еду на мотоцикле. И я уже говорил, что не смогу отвезти Каролу.

– Сможешь, – отрезал Падилья еще более категорично, чем сам ожидал. – Возьмешь машину матери, отвезешь ее к девяти, потом успеешь вернуться к своему чертову мотоциклу и к Мишель… А заберу ее оттуда я. Твоя сестра тоже имеет право развлечься.

– Замечательно, так отвезите ее сами!

– Я не хочу спорить с тобой, Алваро. – И он на самом деле не хотел, но услышал ответную реплику сына:

– На прошлой неделе ты сказал, что сам постараешься ее отвезти!

Он об этом забыл. Эта подлость собственной памяти вызвала краску на лице, в чем он смог убедиться, глядя в зеркало на свою яйцеобразную бритую голову. Он таким не был. Что это с ним? Нервы, это очевидно. Но из-за чего?

Он решил отложить дискуссию и направился в спальню, чтобы переодеться, но тут увидел, как из комнаты Каролины выходит служанка, и сообразил, что дочка тоже уже вернулась из школы и сидит у себя.

Падилья посторонился, пропустив девушку, и вошел в комнату дочери, словно в поисках глотка свежего воздуха. Комната была светлой и радостной – благодаря стенам, выкрашенным в бирюзовый и светло-зеленый цвет. Каролина в своем инвалидном кресле с электроприводом сидела перед мольбертом, орудуя тонкой кисточкой, распространявшей запах акварели, который витал вокруг. У Падильи сердце радовалось, пока он с гордостью, как всегда, смотрел на дочь: длинные прямые, как у Ребеки, белокурые волосы, голубые глаза и круглая мордашка – это от него, одета в оранжевую маечку и черные лосины, то есть в форму для спортивных занятий в реабилитационном центре. Беспристрастный наблюдатель счел бы, что перед ним самая красивая в мире четырнадцатилетняя девочка, но Падилья полагал, что красота – это еще и душа. А Каролина – и внутри и снаружи – была самым прекрасным, что ему довелось повидать в жизни.