– Неподалеку от моста Бир-Хаким, да?

– Да. – Ни один мускул не дрогнет на моем лице.

– Авеню Фремье, я прав?

– Вы хорошо осведомлены.

– У меня отличная память.

– Семьдесят различных комбинаций пятизначных чисел. Япомню.

Если бы Слободан хоть однажды видел Мерседес, он бы простоне подошел ко мне в «Аль Караме»; сидя в «Рено» рядом с ним, я сожалею о том,что произошло. Я горько раскаиваюсь. Развести доверчивого юнца – одно, аобмануть сумасшедшего, психопата, маньяка – совсем другое, история может выйтимне боком. Мы слишком далеко зашли. Слободан – вот кто завел меня в трясину;сначала было не предвещающее беды мелководье – раковины, морские звезды и всетакое, прозрачность воды не вызывала сомнений, все в духе пляжных отмелей, ккоторым я так привыкла в сине-белой и гораздо более благословенной, чемФранция, Эс-Суэйре.

Ничего этого больше нет.

Нет – после того как серб вполне прозрачно намекнул нанесколько иную направленность конторы Алекса Гринблата, чем просто втюхиваниесовременной мазни всем желающим. «Все это время я наблюдал и сопоставлял факты.Я нарыл целую гору материала. И я давно мог бы сдать вас» – от этого попахиваетоткровенным шантажом, на корабле зреет бунт, интересно, Алекс в курсе?Мимолетное и вполне невинное приглашение в Европу поработать не было связано спротивоправной деятельностью, а от Слободана я услышала нечто совсем непредназначенное для моих ушей. Нечто бросающее тень на репутацию знаменитогогалериста. В журналах, завсегдатаем которых является Алекс Гринблат, такое непечатают.

После всего я не могу появиться в конторе Алекса – ни какрусская Сашa, ни как испанка Мерседес. А если и появлюсь – то как объясню, чтопо странному совпадению стала обладательницей паспорта на чужое имя? Чужое дляменя, но хорошо знакомое самому Алексу. Ну почему, почему мне не досталасьМария, или Мартина, или Мишель, или Мона?.. Спаситель мира не производитвпечатление человека, который верит в случайности.

Я и сама в них не верю.

Все предопределено – случайностей не бывает – американскиебоевики не так уж не правы.

С моей точки зрения картина мира выглядит именно так.

Но я вполне допускаю, что у Алекса может совсем иная точказрения. И если он наконец-то даст Слободану именно ту работу, которой такдобивается неугомонный серб, – не исключено, что эта точка запляшет вцентре моего лба.

Как проекция лазерного прицела.

«Если я со ста шагов попадаю в монету, то в чью-то головупопаду наверняка». В чью-то голову, ха-ха!..

В мою, в мою, в мою.

Мне до тошноты хочется выбраться из проклятого красного«Рено», так почему я не прошу Слободана остановиться? Он бы не смог, не посмелотказать Мерседес. Единственная причина – Алекса нет в Этом городе. И когда онвернется – неизвестно, а значит, кем бы я ни была – русской Сашей или испанкойМерседес, стоит взять себя в руки. В ближайший час или полчаса, или двадцатьминут, или десять минут (я не знаю, сколько времени займет поездка до мостаБир-Хаким, я впервые услышала это название от Слободана) – мне ничего неугрожает. И, в конце концов, я оказалась в Париже не просто так, осмотрдостопримечательностей и экскурсии по историческому центру в мои планы невходят. Я – бежала от обвинений в убийстве, которого не совершала, но в которомпросматривается и след Алекса Гринблата. Если быть объективной, если бытьчестной до конца. И я имею право спросить, почему он заставил меня взять в рукичертову бритву, а сам даже не прикоснулся к ней.

Это по меньшей мере странно, мой марокканский следовательтак прямо и сказал.

Но напрямую задавать вопросы Алексу я еще не готова.Слободан – дело другое.

– У вас прекрасный медальон, Слободан.

– Какой?

– Вот этот. – Я указываю пальцем на узкийпрямоугольный брусок, болтающийся на черном шнурке. – С иероглифами. Онсеребряный?

– Да.

– А иероглифы? Что они означают?

– Пожелание счастья.

– Оригинальная вещица.

– Ее отлил мой брат. Он ведь был еще и ювелиром.Занимался этим для души. Так же, как и картинами. У него было много идей. Многозаготовок – из золота, из серебра. Но ничего не сохранилось, кроме этогомедальона.

– Почему?

– Мастерскую разграбили. Боснийские твари. Я досталнескольких из отцовского ружья, но патронов было слишком мало. Вам правдапонравился медальон?

– Он не может не нравиться.

– Тогда держите.

Бросив руль на скорости в запрещенные семьдесят километров,Слободан стягивает с себя медальон и надевает его мне на шею. Пальцы юношигорячи, как угли, а серебряный брусок, напротив, прохладен. Сходные ощущения отприкосновения металла я испытала не так давно – когда на моих запястьяхщелкнули наручники, а один из представителей марокканской gendarmerie зачиталмне права.

– Боюсь, я не могу принять ваш подарок, Слободан…

– Почему?

– Это же память о брате.

– Мерседес сентиментальна?

– Нет, но…

– Пустяки. Поверьте, случаются ситуации, когда отпамяти хочется отделаться. И чем скорее, тем лучше.

– Вы правы. – Впервые я смотрю на Слободана еслине с симпатией, то с глубоким пониманием.

– Пожелание счастья. Мерседес! Пожеланиесчастья! – Слободан жмет на клаксон и (прямо на середине перекрестка)ударяет по газам.

Кажется, я совершила непростительную глупость, когдапозволила психопату набросить на себя удавку – именно так это и выглядит,именно этого я и жду: черный шнурок легко стянуть под горлом, кожа посинеет, ичерез три-пять секунд наступит асфиксия.

– Пожелание счастья, Мерседес. – Синие сербскиеглаза становятся совсем прозрачными, а в сербском голосе явственно слышатсяинтимные нотки.

– С этим у меня все в порядке.

– У меня тоже. Я счастлив, что познакомился с вами,Мерседес.

Я совершила непростительную глупость много раньше – когдасогласилась на встречу со Слободаном, теперь он от меня не отстанет.

О семидесяти километрах можно забыть, мы движемся едва ли натридцати: из-за плотного движения мост Бир-Хаким все откладывается иоткладывается. Слободан использует это обстоятельство на полную катушку: я ужеуспела прослушать курс лекций о ювелирном деле, которым занимался его брат, и отом, что обрабатывать серебро намного сложнее, чем золото, и о том, что самСлободан никогда не стремился подражать старшему брату, в число его кумировДушан не входил.

Философичный мямля, я была права.