– Что за фигня, что за фигня? – бормотал я, поднимаясь на ноги.

Я пересек комнату и закрыл окно, запер его, потом обернулся и посмотрел на бутылку водки на столе. Опустела на две трети. Мередит, и Филиппа, и Рен, конечно, что-то пили, но в основном они не набирались до бесчувствия. И Джеймс не относился к любителям крепкого алкоголя. На вечеринке в честь «Цезаря» ему стало дурно, но… но это? Он никогда не баловался водкой в таких количествах.

Его бессвязные реплики эхом отдавались в голове. Кровь, и смерть, и враги. Актерская болтовня, конечно же. Метод, затронутый безумием. В этом нет никакого смысла. Меня опять прошиб пот. Я вытер лоб и щеки рукавом и поднес бутылку к губам. Водка обожгла язык и горло, но я проглотил ее, сделав один-единственный отвратительный глоток. Водянистая слюна скопилась в горле, как будто меня только что стошнило.

Я поспешно задул горевшие свечи и вышел из библиотеки, сжимая бутылку в руке. Я намеревался найти Джеймса. Я выведу его на бодрящий воздух и не пущу в дом, пока он не протрезвеет настолько, чтобы понимать хоть что-нибудь.

Я направился к лестнице и около ее подножия чуть не налетел на Филиппу.

– Я как раз хотела взять «Столичную», – сказала она. – Боже, ты что, сам все выпил?

Я покачал головой.

– Джеймс. Где он?

– Не представляю! Минуту назад он пронесся в кухню, а после этого я его не видела.

– Понял, – пробормотал я.

Она поймала меня за рукав, когда я попытался прошмыгнуть мимо нее, и внимательно всмотрелась мне в лицо.

– Оливер, что случилось?

Я помедлил, хотя на самом деле она была единственной, кому я еще доверял.

– Не знаю. Что-то будет. Джеймс просто сходит с ума. Я собираюсь найти его и понять, что, черт возьми, вообще стряслось. Ты присматривай за остальными.

– Да, – ответила она, моргая. – Конечно.

Я сунул бутылку «Столичной» ей в руки.

– Спрячь водку, – велел я. – Уже определенно поздно для Джеймса – и слишком поздно для Мередит. Если сможешь, проследи, чтобы Рен и Александр были трезвыми. У меня странные предчувствия насчет сегодняшней ночи.

– Хорошо, – кивнула она. – Эй, Оливер… берегись.

Я нахмурился.

– Чего?

– Джеймса, – тут же ответила она. – Ты ведь сказал, что он не в себе. И… помни, что случилось в прошлый раз.

Я уставился на нее, но быстро догадался, что она имеет в виду мой сломанный нос.

– Точно. Да. Спасибо, Пип.

И я направился в кухню. Там тусовались только третьекурсники, в основном с театрального отделения. Они замолчали и взглянули в мою сторону, едва я переступил порог. Колина среди них не было, поэтому я обратился ко всем сразу, повысив голос ровно настолько, чтобы меня было слышно сквозь музыку, гремевшую в столовой:

– Кто-нибудь видел Джеймса?

Девять из десяти отрицательно покачали головой, однако одна студентка сказала:

– Он был здесь, а затем вроде бы побежал в ванную.

– Спасибо, – поблагодарил ее я и кинулся обратно.

В холле было темно и пусто, музыка из столовой звучала чуть глуше. Ветер бил в парадную дверь, дребезжал квадратными стеклами фрамуги окна.

Дверь в ванную комнату была закрыта, но из-под нее сочился свет, и я отворил ее, не постучавшись.

Сцена, которая предстала перед моими глазами, оказалась еще более странной и тревожной, чем та, свидетелем которой я был в библиотеке. Джеймс наклонился над раковиной, опираясь на кулаки, костяшки его правой руки были разбиты и кровоточили. Огромная паутина трещин в зеркале протянулась неровными кругами от угла до угла, черная полоса на подзеркальнике бежала к незакрытой кисточке от туши. Флакон скатился на пол и сверкал на плинтусе металлическим пурпуром. Я узнал тушь Мередит.

– Джеймс, что за черт? – тихо спросил я.

Джеймс вскинул голову. Можно было подумать, что до этого мгновения он не слышал ни единого звука, а теперь они все обрушились на него.

– Ты разбил зеркало?

Он пожал плечами.

– Не повезло, – ответил он, поморщившись, будто глотнул чего-то прокисшего.

– Но почему? – спросил я.

Он отвернулся, злобно уставился на собственное дробящееся отражение.

– Полагаю, я это заслужил.

– Я не знаю, что случилось, но ты должен поговорить со мной, – сказал я, невольно отвлекаясь на музыку и голоса, гудевшие за стеной. Настойчивый и непрекращающийся гомон. – Ведь все не может быть настолько плохо, как мне кажется, правда? Но я… я хочу помочь. Разреши мне это сделать, ладно?

Нижняя губа Джеймса дрожала, и он закусил ее зубами, но его руки тоже тряслись, словно не справлялись с собственным весом. Трещина в зеркале раскалывала его лицо на четыре части. Он покачал головой.

– Нет.

– Джеймс. Ты можешь рассказать мне. Даже если все очень-очень плохо. Мы найдем способ, чтобы это исправить. – Я понял, что умоляю его. – Джеймс, прошу.

– Нет. – Он попытался протолкнуться мимо меня, но я поднял руку, преграждая ему путь.

– Джеймс!

Он навалился на меня всем своим весом – пьяно, тяжело.

– Пусти меня!

– Нет! Стой…

Он сопротивлялся, пихал меня, пытаясь вытолкнуть из ванной комнаты. Одной рукой я уперся в дверь, другой обхватил его за плечи. Он толкнулся сильнее, и я прижал его к себе, отчаянно пытаясь удержать, чтобы он не отшвырнул меня в сторону или не повалил на пол нас обоих.

– Отпусти меня, Оливер! – Это прозвучало как придушенный вопль, поскольку я зажал его рот сгибом локтя.

Джеймс напрягся еще сильнее, но я не отпускал его. Я заблокировал его, и теперь его руки, зажатые между моим телом и его собственным, тщетно упирались мне в грудь. Он вдруг показался мне таким маленьким. Как легко было его одолеть.

– Нет, я тебя не отпущу, пока ты не поговоришь со мной.

Мое горло сжалось. Я боялся, что расплачусь, пока не понял, что Джеймс уже плачет, всхлипывает, и судорожные, неловкие вздохи заставляют его вздрагивать и дергаться в моей хватке. Казалось, силы покинули его, и он обмяк. Мы шатались в своих неловких объятиях, пока он не поднял голову и я не увидел его лицо на расстоянии дюйма от своего.

Я отпрянул и ослабил хватку, а он, спотыкаясь, выскочил в коридор и с детским раздражением бросил:

– Не ходи за мной, Оливер.

Он кинулся к столовой, распахнул дверь и нырнул туда раньше, чем я успел его поймать.

Я гнался за ним слепо, по-идиотски, словно во сне, побуждаемый таинственной силой двигаться вперед. Я потерял его среди танцующих: огни, туманные и неясные, синие и фиолетовые, бросали электрические тени, головокружительно скакавшие от стены к стене. Я мельком увидел – вспышка светло-каштановых волос, – как он вылетел из комнаты и побежал по коридору в сторону кухни. Я следовал за ним по пятам, едва не падая в попытках догнать.